Русская Америка: Открыть и продать!

9 «генваря» 1837 года пятидесятитрехлетний Тургенев записал: «Я зашел к Пушкину… Потом он был у меня и мы рассматривали франц. бумаги и заболтались до 4-х часов. Ермол. Орл. Кисел. (в записи от 15 декабря помянут еще и «кн. Менш.». — С.К.) все знали и ожидали: без нас дело не обойдется…»

«Ермол.» — это знаменитый «кавказский» Ермолов… Герой Отечественной войны 1812 года, генерал от инфантерии…

«Кисел.» — это граф Павел Дмитриевич Киселев, проводивший первое расследование заговора, а уже при Николае — автор «реформы Киселева» по управлению государственными крестьянами, сторонник отмены крепостного права…

«Орл.» — это генерал-майор Михаил Федорович Орлов, принимавший капитуляцию Парижа, — самый высокопоставленный, пожалуй, декабрист, наказанный «слегка»… «кн. Менш.» — это светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков, правнук петровского «Данилыча», будущий главнокомандующий в Крымскую войну…

Вот кто «знал», «ожидал» и считал, что без него «дело не обойдется…».

Нет, не так все и просто было в выступлении декабристов.

Отвлекаясь (хотя, может быть, и не очень) от темы, я скажу, что, на мой взгляд, этот феномен русской истории так по сей день и не исследован, несмотря на ряд якобы «классических» работ. В моем же исследовании тема декабристов появилась естественным образом — постольку, поскольку оказалось, что она прямо связана с темой Русской Америки, да и темой Дальнего Востока… И далее я буду говорить именно об этой связи и ее влиянии на судьбу РАК при Николае… Однако в скобках сообщу читателю, что, например, австрийско-богемский граф Карл Иозеф Кламм-Мартиниц (Непомука), бывший доверенным лицом Меттерниха и сопровождавший в 1825 году эрцгерцога Фердинанда д'Эсте в его миссии в Петербург, подал Меттерниху ряд записок о событиях 14 декабря, и среди них одну с таким названием, за одно которое лично я перед этим графом снимаю шляпу (которой, правда, никогда не ношу), — «Записка о состоянии общественного мнения относительно событий декабря 1825 г. Изложение морального и политического значения этих событий и их связи с внутренним положением Российской империи»…

И вот там Мартиниц писал: «Заговорщики были неумелы и трусливы в деле, но их проекты были такого рода, что успех первого шага доказал бы на деле правильность их расчетов самым плодотворным образом. Бестужев говорил генералам, которые хулили его 15 (27) — го в приемной императора: «Мы подняли восстание на два часа позже, в этом вся ошибка; иначе вы все стояли бы перед нами на коленях»…»

И Николай это знал и понимал прекрасно! Поэтому все, на чем лежал отсвет декабрьского огня, было ему неприятно лично…

Ну как он мог соглашаться с идеями и планами усиления государственной поддержки РАК, если их выдвигали декабристы Рылеев, Завалишин?

А переступить через себя вообще-то и можно было, и нужно было. Ведь логика созидательного развития державы была на стороне декабристов… Уже в конце царствования у Николая как-то вырвалось — да не при всех, а в дневнике:

«Вступая тридцать лет тому назад на Престол, я страстно желал знать правду, но, слушая в течение тридцати лет ежедневно лесть и ложь, я разучился отличать правду от лжи».

Еще бы! Правду он мог услышать (да и услышал), знакомясь с документами декабристов и их показаниями… Ведь та же «Русская правда» Пестеля давала для размышлений более чем достаточно информации. А декабристы оказались только видимой частью айсберга недовольства и желания действовать. И айсберг этот был в своей «недекабристской», невидимой части достаточно внушительным.

При этом и декабристы, и околодекабристские круги представляли собой — по большей части — не расслабленных мечтателей. Это были гвардейские и армейские офицеры, то есть люди, привычные к оружию. Люди, способные при императоре-реформаторе утвердить идеи и практику реформ — при необходимости — силой оружия же!

На них можно было надежно опереться новому императору — как в свое время не на родовитое боярство, а на энергичных служилых людей оперся Великий Петр… А до него — Иван Грозный.

Высочайшее прощение и приглашение декабристов к сотрудничеству вместо казней и каторги — это была бы как раз та «шоковая терапия», которая благотворнейшим образом встряхнула бы все тогдашнее русское общество.

А флотская часть декабристского движения смогла бы придать совершенно иной вид и русским перспективам в Америке…