Русь, собака, RU

Утром я ходил по бесконечным павильонам, заселившим до краев старую крепость Фортецца да Босса, и понимал, что счастье на земле есть и оно материализовано в прекрасных, как утро влюбленного мужчины, пиджаках Cantarelli, а после обеда тихонечко исчезал в город. Где застывал от восторга уже в Капелле Волхвов во дворце Медичи-Рикарди, этой волшебной шкатулке, расписанной Беноццо Гоццоли; и почти час рассматривал чеканные лица в невероятных уборах, эти отстраненные, не пересекающиеся с тобой, взгляды пажей, все эти картинки, которые в детстве показывала мне в альбоме мама. Только тогда я не знал, что на шкатулке изображено византийское посольство 1439 года: последняя напрасная, но прекрасная попытка объединения католицизма и православия; что надменный юноша с живым леопардом на лошади, по имени Джулиано Медичи, будет убит вскоре неподалеку, на ступеньках собора Санта-Мария дель Фьоре, того самого, с куполом-яйцом Брунеллески…

Знание истории, соединяясь со старыми камнями, дает наслаждение абсолютно чувственное, не меньшее, чем алкоголь или любовная страсть, — каждый, кто это хоть раз испытал, поймет, о чем я говорю. Я простоял в крохотной капелле минут сорок и — о чудо! — в одиночестве, несмотря на высокий туристский сезон.

А еще во Флоренции мы играли. Сложилась у приехавших сюда за счет итальянского налогоплательщика русских, байеров, журналистов (такова уж для итальянцев важность выставки Pitti Immagine), сама собой игра. После очередного показа мы окидывали взором мир окрест и спрашивали друг друга: «А представляешь, если бы мэром Флоренции был Лужков?» — «Mamma mia!»

Нет, ну на минуту поставьте себя на наше место. Вот вы на приеме, устроенном патриархом моды Роберто Капуччи, на вилле Бардини, на высоком левом берегу Арно — том же, где дворец Питти. В залах старого дома выставлены запредельной красоты платья. Из этих залов с бокалом шампанского вы спускаетесь в прекрасный сад, любуясь садящимся в sfumato солнцем и видом на город. Вот галерея Уффици. Вот вдоль Арно вышагивают белые цапли. Вот внизу района Ольтрарно стоят бедняцкие дома с сушащимся в окнах бельем, однако они тоже прекрасны, потому что это старые дома, они многое помнят. И тут вы задаете друг другу вопрос: «А вот что было, если бы мэром Флоренции был Лужков?» — и заходитесь в гомерическом хохоте. «Палаццо Строццо?» — «Сначала он бы сгорел, потом воспроизвели бы в монолите и устроили мегамаркет!» — «Санта-Мария Новелла?» — «Рядом начали бы уплотнительную застройку, собор пошел бы трещинами, воспроизвели бы в монолите, устроив подземный паркинг!»

И уж совсем истерика с нами случилась, когда мы представили, что сделал бы Лужков с Понте Веккьо, самым древним сохранившимся мостом Европы, построенным в 1345 году. Понте Веккьо и сегодня, как 660 лет назад, застроен угрожающе нависающими над водой лавками в несколько уровней, и даже дилетант легко представит, как это впечатляюще выглядит, если удосужился посмотреть «Парфюмера».

Нас и вправду корчит от смеха: ведь невозможно вообразить, чтобы сегодняшняя московская (а шире — российская) власть не признала бы аварийной и не потребовала бы немедленного сноса рухляди, что мокнет в воде 6 с лишним веков! Не Лужков с аварийностью — так Митволь с водоохранной зоной. Что, спрашивается, париться по поводу истории? Прикажут — перепишут. И воспроизведут в монолите. Тем более история у итальянцев нам не нужная. Вот, скажем, устроил Козимо Медичи, герцог Тосканский, в XVI веке внутри моста крытый переход, чтобы ходить в гости к сыну на другой берег. А проход, ныне известный как коридор Вазари, пришлось сделать кривым, потому как какие-то граждане, проживавшие на линии его прокладки, наотрез отказались жилплощадь освобождать. И вот — представляете?! — всесильные Медичи ничего не смогли с бунтовщиками поделать. Их бы да в Южное Бутово! (Новый взрыв хохота.) И вос… (смех) про… (хохот) извести… (ой, мамочки!) в моноли… (ой, ой, ой!).

***

Вечером, после шоу белья от Биккембергса (в здании бывшего вокзала Леопольда человек пятьдесят мужиков в одних белых трусах картинно застыли на подиуме, изредка меняя позы под «Лебединое озеро». Когда Чайковский сменяется прогрессив-хаусом, в зале гаснет свет, и в бликах фотовспышек становится ясно, что мужики снимают трусы. Женщины радостно визжат. Когда свет включается, видно, что белые лебеди сменились черными: в смысле цвета трусов. Ты ходишь вокруг подиума опять же с шампанским, испытывая чувства, которые испытывала, должно быть, рыба в СССР по четвергам, когда был рыбный день, — так вот, вечером мы гуляем по городу.

Наша гостиница — на окраине, у старых городских ворот. Идти до окраины минут 15. Флоренция — город маленький. Пять веков назад — то есть тогда, когда на местный рынок нельзя было зайти, чтобы не наступить на ногу либо Микеланджело, либо Караваджо, — здесь обитали 200 тысяч человек, а сейчас всего в два с половиной раза больше. Зато туристов приезжает каждый год по пять штук на местного жителя.