— Небось выстоит! — бодрясь, ответил князь Михайла. — Людей и запасов в городе много, коли надобно будет, и месяц, и два продержимся. Но еще прежде того беспременно подойдет Ольгерд Гедиминович, а может, и Мамай на Москву ударит. Ачи-ходжа обещался о том просить.
— Дай-то Бог, чтобы так, — вздохнул Иван Васильевич, у которого скверно делалось на душе при мысли, что он может попасть в руки Дмитрия.
Между тем Коробов успел передать приказание князя, и вскоре со стены, над воротами, полетели стрелы, обернутые возле острия просмоленной и зажженной паклей. Но крыша тарана и обе туры были густо обмазаны мокрой глиной и не загорались. Орудия москвичей медленно ползли вперед, но, приблизившись к стене саженей на пять, вдруг остановились. До тарана, стоявшего прямо против ворот, теперь уже долетали со стены камни, но недостаточно тяжелые, чтобы проломить его крышу, — они отскакивали от нее, как горох, не причиняя вреда. До тур тоже нельзя было дотянуться шестами.
Так прошло довольно много времени. Осаждавшие не двигались с места, и только их лучники били снизу по бойницам, едва в них кто-нибудь показывался. На стене уже было несколько убитых и раненых — первых значительно больше: почти все бойцы были в кольчугах и единственным уязвимым для стрелы местом оставалось лицо.
— Что за притча? — промолвил наконец князь Михайла. — То не просто они остановились. Видать, чего-то ждут.
— Кажись, я знаю, чего они ждут, — отозвался Вельяминов, уже несколько минут не отрывавший глаз от берега. — Погляди сюда, княже: видишь, разбирают они поделанные утром лестницы? А вон, сбоку, угадываешь, что подымают?
— Вроде бы заборало, только больно уж велико…
— То не заборало, а другая крыша на таран! Вот как они ее сюда поднесут, он и пойдет вперед. Покуда мы ему первую крышу разобьем, они по воротам раза три ударить успеют, а после прикроются второй крышей, которая, видать, будет покрепче, да и доконают ворота! Много ли им, деревянным-то, надо? И туры придвинутся к стенам, когда подбегут воины с лестницами и повсюду разом полезут наверх, — ведь тогда, в сумятице, опрокинуть их будет куда труднее.
— Ах, дуй их пузырем! — вскричал князь Михайла. — И в самом деле? Но только не на таких напали. Беги вниз, Андрей Ярославич, — обратился он к стоявшему рядом воеводе Яхонтову, — готовь людей к вылазке. Сам поведу! Три головных сотни поставишь с копьями и мечами, а сзади две с топорами и с огнем. И при этих ты находись. Лишь оттесню москвичей, ты за нашими спинами круши и жги не мешкая все, что они тут понаставили. Да чтобы со стен не жалели стрел, когда мы ворота отворим!
Малое время спустя ворота распахнулись, и вырвавшийся оттуда отряд копейщиков разом кинулся на воинов, приставленных к тарану. Удар был так внезапен и стремителен, что в одно мгновение они были смяты и побежали. Михайла Александрович в вороненом немецком панцире и в шлеме с опущенным забралом, лично руководивший вылазкой, не давая москвичам опомниться, бросился впереди своих воинов на засевших за укрытием лучников и тоже обратил их в бегство. Преследованье продолжалось до самого берега, где все заготовленные осаждающими лестницы, щиты и запасная крыша на таран мигом были изрублены в куски.
Только теперь князь Михайла оглянулся и с удовлетворением увидел, что воевода Яхонтов тоже не потерял даром времени: таран и обе туры лежали опрокинутыми и две сотни топоров быстро обращали их в щепы.
«Добро искрошили, не надо и жечь», — подумал князь, но в эту минуту с полдюжины стрел почти одновременно ударили в его шлем и панцирь, не причинив ему вреда, но показывая, что обстановка на поле боя изменилась. В самом деле, московские лучники, к которым отовсюду спешила помощь, уже оправились от неожиданности и, обернувшись, начали засыпать стрелами тверичей. Задача последних была полностью выполнена, и Михайла Александрович приказал своим отходить к воротам. Но на полпути, явно намереваясь отрезать им отступление, сбоку ударил подоспевший сюда отряд сотни в три пеших воинов, которых вел московский воевода Семен Добрынский.
Завязалась яростная сеча, длившаяся, впрочем, недолго: со стены сразу заметили опасность, угрожавшую князю, и из ворот на выручку хлынул поток тверичей.
Понимая, что его сейчас оттеснят, воевода Добрынский, узнавший тверского князя и вознамерившийся захватить его живым, вопреки благоразумию, сделал последнюю попытку во главе десятка воинов прорубиться к Михайле Александровичу. Но это было нелегко: воины его падали один за другим и только сам дюжий воевода, мастерски действуя саблей, не глядя ни на что, продолжал ломить вперед. «Взять в полон самого великого князя! Ведь этакий случай однажды в жизни выпал, ужель упущу?» — почти с отчаянием думал он, круша всех на своем пути. До цели ему оставалось каких-нибудь три шага, и князь Михайла, уже заметивший опасность, сам оборотился к нему с саблею в руке, когда вдруг набежавшие от ворот тверичи снова их разделили.