Русь и Орда

Сохатый поднял голову и попятился, намереваясь доконать свою жертву вторым ударом, но в это мгновение в грудь его вонзились рогатины подбежавших Павла и Евсея. Рана, нанесенная Софоновым, уже сильно ослабила зверя, и он, задрожав всей своей огромной тушей, в последней попытке опрокинуть двух новых противников, внезапно обмяк и, истекая хлынувшей изо рта кровью, повалился на землю.

Все это еще успел увидеть Карач-мурза, прежде чем потерял сознание. Но как его подняли и, наскоро перевязав раны, отвезли в Кашаевку, он уже не помнил.

Глава 29

Долго длилось беспамятство Карач-мурзы. Когда его доставили в усадьбу, он уже истекал кровью и если не умер сразу, то лишь потому, что Михайла Андреевич прямо с места охоты погнал Павла в Карачев, наказав ему сейчас же везти в Кашаевку лучшего городского знахаря. И когда сам, с помощью Евсея, довез Карач-мурзу до дому, знахарь был уже там.

Он немедленно остановил кровотечение и осмотрел раненого. Были сломаны два ребра, и острые отростки лосиных рогов в нескольких местах глубоко вошли в грудь и в правый бок. Ни одна из ран сама по себе не была смертельной, но все они были чрезвычайно болезненны и загрязнены, что вызвало нагноение и сильную лихорадку, с которой ослабленный потерей крови организм едва мог бороться.

К счастью, в ту пору беспрерывных вражеских нападений и войн необходимость выработала в народе умение искусно врачевать самые страшные раны. По существу, «нестрашных» тогда и не было, ибо все они наносились столь жестоко разящими орудиями, как копье, меч, топор или стрела с зазубренным наконечником. Древние знахари — ведуны — хорошо знали обеззараживающие и целебные свойства многих растений, что позволяло им составлять лекарства такой целительной и заживляющей силы, что и сейчас за некоторые их секреты дорого заплатил бы любой дипломированный медик. Всякие же заклинания и нашептыванья, которыми в древности сопровождалось врачевание ран и болезней, будучи плодами общего суеверия, все же, несомненно, способствовали успеху лечения: больной был убежден, что это стократ повышает действие целебных снадобий, и вера в силу подобного «колдовства» помогала ему справиться с болезнью.

Знахарь, лечивший Карач-мурзу, был мастером своего дела. Вытащив из котомки несколько пучков сухих трав и кореньев, он один из них истолок в деревянной ступке, смешал с медвежьим жиром и, бормоча заклинания, наложил на раны; другие заварил в воде и велел поить этим отваром больного, которого беспрерывно мучила жажда. Затем, оставив запас трав Ирине и объяснив, что нужно с ними делать, он добавил, что «боярин естеством крепок и кровь у него не квелая, и потому, Бог даст, выживет». И с тем уехал, обещав наведаться на следующий день.

Ирина не отходила от постели раненого. Она была больше всех потрясена случившимся и сама не могла понять, почему страдания этого чужого человека причиняют ей такую мучительную боль? Ей положительно казалось, что если он умрет, то и ее жизни конец, а потому в уход за ним она вкладывала всю заботу и нежность, на какие только способна любящая женская душа.

Текли полные тревоги дни, а состояние больного не улучшалось. Хотя раны его вскоре перестали гноиться, он ни на минуту не приходил в себя и почти все время лежал неподвижно, хрипло и натужно дыша. Иногда быстро бормотал что-то непонятное, но несколько раз отчетливо произнес имя Ирины, и тогда она, думая, что он пришел в сознание и зовет ее, с надеждой наклонялась к нему, но встречала все тот же воспаленный болью и бредом невидящий взгляд, и сердце ее сжималось отчаяньем.

На восьмой день ему стало особенно худо. С утра он метался и бредил, часто поминая Аллаха и Бога, то и дело просил пить, а напившись, приказывал седлать коня, что всякий раз повергало Ирину в суеверный трепет: ей казалось, что он чувствует приближение смерти и готовится в последний путь.

После полудня он замолк и лежал не шевелясь; прерывистое дыхание становилось все медленнее и тише, — казалось, жизнь его быстро догорает в огне лихорадки. Ирина не отрывала от него налитых слезами глаз. Что он — заснул или отходит? «Господи, — в тоске подумала она, — как бы ни называли Тебя люди — Богом или Аллахом, — ведь Ты един, велик и милостив! Ты все можешь, — спаси его!» Опустившись на колени у постели и припав к ней лицом, она всею силою души ушла в горячую молитву.

Прошел час, а может, два или три, — Ирина потеряла нить времени. Очнулась она от легкого прикосновения к своему плечу и, боясь верить, подняла голову: синие глаза больного были широко открыты и глядели на нее тепло и осмысленно.

В грудь Ирины светлым потоком хлынула радость: Бог услышал ее молитву, Он даровал ему жизнь! Скорее понимая, чем чувствуя, что лежащая на ее плече беспомощная рука слабо влечет ее к себе, она покорно подалась вперед и прильнула лицом к его лицу. Оно уже не пылало таким пугающим жаром, как прежде.

— Желанная моя, — услышала она тихий голос, — небесный цветок из садов Гюллистана [246]! Значит, любишь?