Русь и Орда

Прошло еще пять дней. Карач-мурзе уже не нужен был князь Святослав, но все же он откладывал свой отъезд, сам перед собой оправдывая эту задержку тем, что ему хочется принять участие в охоте на лося, а разведчики Павла Софонова все еще не выследили подходящего зверя. Но на самом деле причина была, конечно, другая: его удерживало растущее с каждым днем влечение к Ирине.

Он виделся с нею по нескольку раз в день, вернее, она была у него на виду с утра до ночи. Обычно тут же присутствовал старик Софонов, Павел или кто-нибудь из челяди, но нетрудно было встретиться с нею и с глазу на глаз и разговаривать совершенно свободно. Если бы Карач-мурза заметил, что она избегает этих встреч или что они ей неприятны, он бы сразу уехал. Но ничто не давало повода это думать, — наоборот, временами ему казалось, что она сама их ищет.

В первый раз он застал ее одну случайно. С каким-то рукоделием она сидела на скамье за домом, в тени старой липы, тихонько напевая. Не зная, допускают ли это русские обычаи, он не решился подойти и сесть рядом, а лишь задал, проходя мимо, какой-то шутливый вопрос. Она ответила в том же духе, и у них завязалась беседа. Чтобы затянуть ее подольше, он попросил рассказать о Брянске и о князе Дмитрии Ольгердовиче, что она исполнила охотно и отнюдь не стремясь быть краткой. Рассказывала она хорошо, обнаруживая наблюдательный и острый, слегка насмешливый ум.

На следующий день, после обеда, не замечая нигде Ирины, он заглянул за дом и увидел ее на том же месте. Снова они разговорились и беседовали о всяких малозначащих вещах около часа, пока ее не позвали по хозяйству. Было очевидно, что эти встречи и разговоры доставляют ей удовольствие, чего, впрочем, Карач-мурза отнюдь не приписывал какому-либо сердечному влечению с ее стороны: он понимал, что молодая женщина просто скучает без людей в этом глухом углу и теперь рада возможности поболтать с редким гостем. О каких-либо чувствах речь у них пока не заходила.

В этот день, когда большинство обитателей усадьбы погрузилось в послеобеденный сон, он снова направился к старой липе, где, как и надеялся, увидел Ирину. Было жарко; в траве, навевая ленивую одурь, стрекотали кузнечики, и беседа вначале не клеилась. Вскоре, после нескольких сказанных фраз, она и вовсе оборвалась, ибо мысли Карач-мурзы были далеки от тех пустяков, о которых они заговорили. Минуты три он просидел молча, опустив голову и глядя в землю, пока наконец смешок Ирины не возвратил его к действительности. Он поднял голову и взглянул на нее.

— Чтой-то на тебя иной раз будто морок находит, боярин? — со смехом спросила Ирина.

— Какой морок? — не понимая этого слова, отозвался Карач-мурза.

— Да такой. Али забыл, как намедни конь твой прямо ко мне в руки пришел, а ты, на нем сидя, где-то душою витал и ничего округ не видел? Хотела бы я знать, о чем либо о ком ты тогда думал?

— О тебе думал, — почти неожиданно для самого себя сказал Карач-мурза. Ирина, смущенная такой прямолинейностью, в первый миг слегка растерялась и примолкла. Молчал и он.

— Вроде бы женатому человеку не к лицу так крепко о молодых вдовушках задумываться, — промолвила наконец Ирина. Она хотела сказать это насмешливо, но в голосе ее прозвучала скорее грусть.

— Иному женатому, может, и к лицу, Ирина Михайловна…

— Что-то не пойму я тебя, Иван Васильевич, — удивленно вскинула на него глаза Ирина.

— То-то и есть, что не поймешь, — сокрушенно промолвил Карач-мурза.

— А все же хотела бы я знать, какому это мужу к лицу о сторонних женщинах думать? Научи, авось когда-либо сгодится.

— Что бы ты, к примеру, сказала, ежели бы узнала, что жена моя татарка?

— Татарка?!

— Да. И что сам я тоже татарской веры?

— Ты? Татарской веры?! — Ирина звонко расхохоталась. — Сказала бы, что ты отменный шутник, Иван Васильевич! — В жену-татарку она еще готова была поверить, это на Руси бывало. Но русский боярин быть мусульманином, конечно, не мог.

— Ну а все же, коли бы то была правда, а не шутка?

— Чтобы наш боярин был татарской веры?

— Ну да. Вот, скажем, не я, а кто-либо иной, кто был бы тебе люб и желанен. Пришел бы и сказал: я, мол, татарской веры и закон дозволяет мне взять вторую жену. Пошла бы ты за него, ежели бы любила того человека?

— Второю женой?

— Вестимо, второй. А куда же ему первую-то девать?

— Не пошла бы за поганого, ни второй, ни первой! — решительно заявила Ирина.

— А чем он поганый? Я же говорю тебе: русский он, только лишь веры мусульманской.

— Коли бы такое могло быть, то он вдвое поганый! Да и как это возможно двух женок зараз любить?

— н возможно. Любят же татары.

— На то они и татары, а у нас такого паскудства, благодарение Господу, нет. И женщин татарских я никак не пойму: как это можно мужа своего с другою делить? По мне, уж либо все, либо ничего!

— Значит, не можешь ты крепко полюбить человека? Так крепко, чтобы все прочее стало тебе неважным, только бы его не потерять?

— Ох, не знаю, боярин, можно ли так полюбить-то? — чуть помолчав, ответила Ирина. — Я вот и мужа своего покойного вовсе не любила, — тихо добавила она.