Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв.

Каковой же была политическая организация кочевников? — еще один вопрос, поставленный автором. Рассмотрев «марксистские» критерии государственности, он приходит к выводу, что ни один из них «не может служить убедительным показателем возможности самостоятельного преодоления кочевниками барьера государственности».[455] Но тем не менее о государственности говорить можно, но «только как о государственности специфической — связанной с завоеваниями и направленной вовне общества». Такую «кочевническую» государственность Н.Н. Крадин обозначает термином «экзополитарная».[456] По характеру отношений, складывающихся между завоевателями и покоренными народами, ученый выделяет три типа «экзополитарных» политических образований: «типичный», «даннический», «переходный».[457] В итоге Н.Н. Крадин выступает «за существование у кочевых народов особой, отличной от ранее выделенных, общественно-экономической формации, основанной на внешнеэксплуататорской деятельности».[458]

К политическим проблемам монгольской истории XIII в. обращается в своем исследовании В.В. Трепавлов.[459] Однако его подход также отличается от общепринятого. В центре его внимания — рассмотрение политических и идеологических институтов монголов с позиций традициогенеза. Цель своей работы он определяет так: «Изучение традиционных элементов монгольской государственности XIII в., т. е. компонентов социально-политического устройства, перешедших в нее из административных структур раннего средневековья» (хунну, древних тюрок и др.). Другими словами, речь идет о «преемственности государственного строя» у монголов времени Чингис-хана и его наследников, о «проблеме историко-генетических связей в кочевой государственности».[460]

«Государственная традиция» автором и формулируется как «историко-генетическая преемственность общих, основных и существенных принципов, признаков и компонентов государственного устройства, передающихся от одних государств к другим». Основа традиции «представления о порядке и способе определенной деятельности»: «традиция существует не в форме деятельностных актов, а прежде всего в виде представлений о них».[461]

Таким образом, «государственная традиция в Монгольской империи проявлялась в двух направлениях — идеологическом оправдании завоеваний и организации управления (концепция верховной власти, соправительств, система крыльев и улусов, престолонаследие); или как «традиция построения империи и традиция "объединения" кочевников».[462]

Примечательно и то, что автор не рассматривает в качестве всеопределяющей основы формирования и функционирования монгольской государственности «экономический базис», полагая, что у кочевников с начала нашей эры до середины II тысячелетия «формы собственности и власти остаются принципиально неизменными».[463]

Важен и его вывод о том, что «традиционные нормы государственного строительства, возникшие у кочевников, оказались наиболее жизнеспособными на степных территориях империи — в Монголии и Золотой Орде».[464]

Наконец, следует согласиться с автором и в том, что «разбор особенностей государственной традиции — явления, присущего всем государствам, — имеет и общесоциологическое значение».[465] Безусловно, как будет показано дальше, это применимо и к средневековой Руси, даже находящейся в даннической зависимости от монголов.

Работы Т.Д. Скрынниковой продолжают исследование внутренней структуры монгольского общества. Но если Н.Н. Крадина и В.В. Трепавлова интересуют в большей степени «внешние» атрибуты проявления государственности, то Т.Д. Скрынникова анализирует эти проявления, исходя из социально-психологических (ментальных) представлений. Харизма и власть в монгольском обществе — вот две основные составляющие ее исследований.[466] Автор ставит вопрос и шире: «Можно ли считать монгольское общество феодализированным, а его организацию — государственной (и является ли государственность внутренне ему присущей), или оно характеризуется как дофеодальное, догосударственное»?[467]

«Анализ терминов социальной организации, обозначение иерархии предводителей, их взаимоотношения и связи, наблюдение за выборными и наследственными должностями, превращение одной в другую, характер совета, где происходили выборы, — все это позволяет уточнить точку зрения на характер монгольского общества».[468] То есть и в данном случае наблюдается отход от прежнего алгоритма исследования, который, как мы видели, заключается в анализе или просто постулировании социально-экономических отношений в монгольском средневековом обществе как феодальных (раннефеодальных); далее разбирается надстройка — социально-политические страты и сама политическая система соответственно как феодальные или феодализирующиеся. Здесь наблюдение ведется не от схемы, а от самой социально-политической действительности, отраженной в источниках.