Руны Вещего Олега

– По велению князя Аскольда главное языческое капище на горе, называемой Перуновой, разрушено, а празднества варварские запрещены. Но на близлежащие леса и дубравы сей запрет не очень распространишь, в каждой роще охорону не выставишь, да и недовольство в народе пока велико, – пояснил Евстафий. – Пошутил я, не пойдём мы ни на какое языческое действо, не желаю смущать бесовским обрядом твою чистую христианскую душу, – как всегда ехидно хихикнул грудным полуженским голосом Устойчивый, с трудом натягивая на себя холщёвые порты. – Но одеться по-ихнему всё равно придётся, для нашего дела лучше иметь вид местных… Кстати, ты мне должен двенадцать номисм, ну или восемнадцать арабских дирхемов.

– Двенадцать номисм? За эту грубую варварскую одежду?

– Ну, пусть будет десять, – согласился Евстафий. – Не лён, конечно, а конопля, зато ей сносу нет! Давай, одевайся!

Холщовые порты и конопляная рубаха ладно сели на атлетическую стать Дорасеоса, а плетёный пояс ещё более подчеркнул её.

– Хорош, брат Божедар, – придирчиво оглядывая сотоварища, впервые облачившегося в непривычное для него одеяние, молвил Устойчивый. – Волос у тебя светлый, не то что у меня, да и телеса, подобные моим, для местного люда редкость, а вот ты прямо рус настоящий, как здесь рекут – «все девки твои будут», ха-ха-ха! – весело рассмеялся он.

– По-моему, ты перестарался с маскарадом, Устойчивый, вместо того, чтобы слиться с варварами, мы наоборот, будем выделяться, – критически оглядев себя и напарника, молвил с сомнением Дорасеос.

– Нет, брат Божедар, сегодня один из самых почитаемых у россов праздник, и вряд ли ты встретишь хоть одного в повседневной одежде.

Когда они вышли, Божедар убедился, что все люди, неспешно и радостно двигавшиеся по киевским улицам, были облачены в лучшие свои одеяния, очень простые по константинопольским меркам, но искусно украшенные вышивкой. Изведыватели быстро растворились в этой шумной праздничной суете, направившись в сторону городской слободки. Походив некоторое время по оживлённым улицам, они устремились туда, где находилось интересующее их подворье, и незаметно обошли его со всех сторон.

– Там, в углу изгороди, можно перелезть во двор, я попробую, – тихо прошептал Дорасеос.

– Смотри, на подворье могут быть собаки, и помни: ни слова по-гречески, лучше прикинься немым, – предупредил Устойчивый и прошёл ближе к воротам, чтобы в случае чего дать условный сигнал. Дорасеос легко подпрыгнул, ухватился за толстую ветвь дерева, растущего за оградой, подтянулся и одним махом оказался наверху изгороди…

– Стой, кто таков?! – раздался внизу голос, когда Дорасеос уже собрался прыгнуть внутрь двора. Тёмная массивная фигура неожиданно появилась из-за угла ограды. Не мешкая ни мгновения, грек сверху бросился на подошедшего, но тот оказался весьма увёртлив и успел отпрянуть в сторону, да ещё и схватить Дорасеоса за руку. Блеснувший в холодном свете луны нож Дорасеоса обрушился на человека в длинной тёмной одежде. Однако, несмотря на полную неожиданность нападения, тот сумел уйти от смертельного удара и выхватил своё оружие. Завязалась схватка. Евстафий поспешил от ворот на шум, стараясь держаться подальше от бойцов, клинки которых, яростно мелькая в ночи, могли, походя, вспороть его солидное чрево. Евстафий был уверен, что Дорасеос справится сам. Однако человек в тёмном что-то коротко выкрикнул на чужом языке, и почти сразу за его спиной послышались тяжёлые шаги и выкрики бегущих людей. Устойчивый, вдруг обнаруживший удивительное проворство, увлёк за собой Дорасеоса через какие-то кусты и промоины. Они мчались, не разбирая дороги, пока не вбежали в лес, где услышали весёлые голоса и мелодичное пение.

– Давай туда, затеряемся в праздничной толпе! – крикнул, задыхаясь, Евстафий.

Вскоре они выбежали к поляне с высоким кострищем в центре и многочисленной весёлой гурьбой вокруг.

Купальский костёр уже начал разгораться, когда оба грека, облачённые в одежду россов, присоединились к праздничной толпе. Седовласый колдун, именуемый волхвом, о чём-то рёк сильным голосом, но Дорасеос не понимал его торжественной речи, ощущая кожей непривычную жёсткость новой одежды, особенно после краткой, но жестокой схватки и сумасшедшего бегства по лесным зарослям и звериным тропам. Незаметно поглядывая вокруг, он был озабочен, не появятся ли на поляне преследователи. Дорасеос не разумел слов старого чародея, но высокопарность речи и особая её мелодичность постепенно начала отзываться на струнах его души. Появилось странное ощущение, что внутри, где-то в самом сокровенном уголке, возгорелся крохотный живой огонёк, всё более и более разрастаясь с каждым словом колдуна варваров.