Руны Вещего Олега

Нелюбимый внебрачный сын Василия Македонянина, настоящим отцом которого был император Михаил Третий, Лев, как воспитанник патриарха Фотия, был человеком науки, а не войны. Слабый здоровьем, он предпочитал больше писать у себя во дворце многочисленные своды законов – «Василики», изучать богословскую и духовную литературу, чем заниматься практической деятельностью. Окончательно лишив синклит каких-либо властных функуций и заявив: «Отныне обо всём печётся император», под влиянием заинтересованных крупных купцов, он издал специальные постановления по торговле и развитию ремёсел в столице. Торговля расцвела, но вместе с ней расцвело казнокрадство и мздоимство, ослабившие военную мощь Ромеи.

Сам того не ведая, Лев Шестой вынул из тела империи также прочный духовный стержень, когда заменил бывшего учителя – патриараха Фотия – сначала на своего восемнадцатилетнего брата Стефана, затем на других, более послушных императору патриархов. Ослабив власть церкви, Лев Шестой отдал империю в полное владение торговцам, чиновникам, карьеристам, жуликам и коррупционерам.

– Нужно молиться и уповать на волю Божью! – подал голос патриарх Евфимий. – Во всех церквях и монастырях читается акафист «Воеводе Взбранной», покровительнице Пресвятой Богородице, которая уже не однажды спасала наш град от варваров-россов!

– Если мы будем просто сидеть и молиться, то будем иметь выбор одного из двух: умереть от скифских мечей или от голода, – едко заметил император Александр. – Разве только святая церковь сотворит чудо.

Александр, который в стремлении к плотским наслаждениям не мог удовлетвориться многочисленными наложницами и рабынями и иногда стремился «зачерпнуть» с самого дна константинопольских борделей, в отличие от брата, не очень был расположен к новому патриарху, оказавшимся редким для отцов церкви верующим, да к тому же склонным к аскезе. По этой причине он так же сурово относился и к остальным, включая императоров. Роскошная, жадная до наслаждений, порой откровенно распутная дворцовая жизнь вызывала у аскетичного патриарха возмущение, но изменить её он был не в силах. Поняв сие, он только ещё истовее молился и всё время с подспудным страхом ждал неотвратимого божьего наказания за все прегрешения жителей империи.

– Святая церковь не занимается колдовством, а сурово осуждает его, ибо только в Божьей воле творить чудеса, и сие есть промысел Божий, но не человеков презренных! – сурово изрёк патриарх.

Александр скользнул взглядом по сухому лику нового главы Константинопольской церкви. Прежний патриарх Николай Мистик никак не хотел признать четвёртый брак брата Льва, посему был обвинён в интригах и измене и удалён в азиатский монастырь. Патриархом стал строгий, но смиренный Евфимий.

– Судя по тому, как быстро и беспощадно эти язычники захватывают все окрестности столицы Империи, невольно поверишь в их нечеловеческую силу. Нет, молитвами тут не обойтись, надо что-то придумать, верно, Лев? – обратился император к брату. – Ты же у нас мудрый философ, сочини какой-нибудь церемониал «побития варваров».

Лев и патриарх одновременно осуждающе поглядели на легкомысленного Александра.

* * *

На шумных константинопольских торжищах, особенно на главной улице Меса, что значит «Средняя», и на пересекаемых ею крупных площадях, бывших средоточием столичной торговли, в связи с приходом варваров, шла необычайно ходкая распродажа. И если в лавках с дорогими тканями, одеждой, драгоценностями и благовониями было не так много людей, то на площадях, где торговали скотом, мясом, рыбой, зерном, хлебом, маслом, сухофруктами, мылом и воском, несмотря на заоблачно взлетевшие цены, разметались буквально все съестные припасы и сосуды для хранения зерна, елея и вина.

Никто не обратил внимания на неприметного грека из Хорсуня и молодого хорезмийского купца в добротном восточном халате и чалме с зелёным камнем.

– Наши уже здесь, – проговорил на тюркском молодой купец, – тебе пора уходить.

– Возле меня слишком часто стал появляться некий Евстафий, полнотелый такой муж лет пятидесяти, по-моему, из местных изведывателей, – негромко ответил тоже на тюркском языке «грек».

– Тогда и вовсе уходить тебе надобно, – забеспокоился хорезмиец.

– Не могу, надо знать, что здесь будет, да и все врата града под охраной, никого не впускают и не выпускают. Погоди, ощущение такое, будто взгляд чей-то пристальный мне в затылок упёрся, не люблю я этого, расходимся, завтра приходи в термы.

Каждый снова двинулся своим путём. Хорезмиец, пройдя ещё немного, сделал круг по торжищу, стараясь выяснить, не следит ли за ним кто, и только потом удалился.

* * *