Руны Вещего Олега

Закончив с управами и встретив восход животворящего Солнца, простлавшего по воде золотисто-розовую дорожку, отрок, разоблачившись, легко пробежал по толстому бревну, лежавшему одним концом на берегу и зажатому с двух сторон забитыми в берег кольями, а другим концом – на скрещённых жердях, вбитых в песчаное дно. Взмахнув руками и, подобно птице, взвившись в утренний свежий воздух, через мгновение он почти без всплеска вонзился в розовую плоть курящейся туманом реки. Отрок долго плыл под водой, наслаждаясь её тихой и упругой стихией. Потом, с шумом вынырнув средь разлитых по воде багрянцев рождающегося дня, он быстро поплыл, впитывая крепким молодым телом первые лучи восходящего светила и мягкую податливость воды. Вместе с телом мощь воды и солнца наполнила радостью и чаровной силой сердце и самую душу. Оказавшись на берегу, юный потворник несколько раз «поиграл» силой, подаренной ему Водяным и Хорсом, посылая её то от рук к ногам, то из чрева сразу во все конечности, и, одевшись, присоединился к учителю. Они заторопились обратно к своей лесной избушке, стоящей на небольшой полянке среди дубов, сосен и диких груш, в сотне шагов от реки.

Здесь, разделив промеж собой нехитрую снедь, волхв и его потворник, что у кудесников значит помощник, владеющий уже целительской наукой настолько, что может сам творить кое-какую волшбу и помогать при лечёбе целителю, принялись за прерванное накануне дело. Они стали готовить и укладывать в холщовый мешок древние свитки из бересты и кожи, а также связки дощечек, тщательно перемежая их сухими травами, чтобы ни грызуны, ни древоточцы не могли причинить урона бесценным письменам. В избушке стоял густой горько-пряный дух хвои, пижмы, донника и иных трав, что отпугивают вредителей.

– Прости, отче, но мыслю, зря ты с людьми княжескими повздорил, когда мы в Киев ходили, так беду накликать недолго, – рассудительно, незаметно для себя подлаживаясь под манеру и голос старого волхва, молвил его основательный ученик.

– Эх, брат Дубок, неможно уже терпеть, когда самую душу древнюю из народа принудительно изымают. Ежели все молчать будут, так и Русь вся под Визанщину ляжет! – с горечью ответил кудесник, не прекращая работы.

– Добре, что люди нас от княжеских воев защитили, стеной стали, а потом вывели с торжища задворками, иначе могли нас там и прикончить, – озабоченно продолжал Дубок, тщательно оборачивая две связки дощечек чистой холстиной и помещая их в мешок.

– Нет, сыне, они не так глупы, прилюдно казнить не станут, хоть сила у них, да всё одно народа боятся, – заметил волхв, задумчиво глядя на работу своего помощника. – Видишь, как оно всё не по-божески складывается: то хазары пришли, народ обирали и били, требуя побольше дани; то Аскольд явился с варягами и нурманами, хазар прогнал, да потом с визанцами сдружился, князя Дира убил, а народ киевский в чужую веру силком тянет. Беда, кругом беда Руси приспела, и нет силы, кому против сей беды народ собрать и направить. Я вот от варягов с Новгородчины ушёл, так они, на тебе, тут объявились, неподобства творят. Ладно бы Аскольд с дружинниками да торговцами сами крестились, то их дело, народ-то почто в веру чужинскую загонять? Кудесников византийских привёз и власть им полную дал. Оттого и не сдержался я. Потому на всякий случай письмена древние надо подальше запрятать, чтоб только мы с тобой знали.

– Большую-то часть мы вчера снесли, последняя осталась, – желая хоть чем-то ободрить учителя, молвил Дубок. – Трав бы ещё добавить, – заметил он.

– Слазай на горище над мовницей, там чернобыльник уже должен был высохнуть.

– Добре, отче, я мигом! – И потворник, подхватив суму для трав, вышел из жилища.

«А ведь как повзрослеет да в силу войдёт, то и вовсе богатырь будет», – с гордостью сам себе проговорил кудесник, глядя ему вослед и отмечая крепкую стать ученика. Мысли сами собой вернулись к той их случайной встрече, хотя Хорыга, как и любой волхв, в случайности не верил, но разумел их как знаки божеские, которые только понять надобно.

* * *

Он проходил тогда по небольшой веси и на околице узрел дерущихся мальцов лет от девяти до тринадцати. Причём бились четверо против одного, и хоть был тот один уже в кровоподтёках и ссадинах и ростом поменьше, но, утирая разбитый нос, не сдавался и не убегал прочь. Крепкий как кряж, малец упорно сопротивлялся, даже когда его гурьбой свалили наземь.

Рассерженный волхв стукнул оземь своим посохом и так рыкнул на драчунов, что те как горох рассыпались в стороны и сторожко замерли у кустов.

– А ну, прекратить свару, хазарские дети! – грозно насупил кудесник брови.

– Мы не хазарские дети, – ответствовал старший, с расцарапанной щекой и подбитым глазом.

– Как не хазарские, коли вчетвером на одного навалились, разве неведомо вам, что сие не по прави? – промолвил волхв с такой укоризной в голосе, что мальцы потупились.

– Так он нашего пса забрал и не отдавал, – молвил средний, потирая шишку на лбу.

– Потому забрал, – подал наконец голос тот, кого били, с трудом шевеля разбитыми в кровь устами, – что вы в него хотели из лука стрелять.