Румынская повесть 20-х — 30-х годов

— Расскажу, чтоб знала, чего остерегаться: на ильин день, в сильную жару, две названые сестрички не побоялись ввести в искушение того, о ком и говорить не следует. Они сказали: «Мы здесь выкупаемся». Разделись, бросились в воду и поплыли. Их матери голосили на берегу, словно по покойнику. Громко, громко. Мы слышали, как девушки смеялись, и видели, как плыли они наперегонки… пусть меня господь покарает, ежели я лгу, только вдруг они перестали смеяться, заплакали, а сами-то уплывали все дальше и дальше. И чем дальше уплывали, тем горше плакали. А матери голосили так, что воздух до самого верха наполнился их криком… И вот они скрылись из виду и не вернулись. И никто никогда их больше не видел, а ведь христианину, коли он утонул, суждено всплыть на поверхность.

Старик добавил шепотом:

— Вот он какой, Няжлов-то! манит, как заклятие!

— Но почему они решили искупаться, матушка?

— Откуда нам знать, барышня? Бес попутал. Что человеку суждено… Но пойдем, однако, в сад. Вечереет, а здесь холодно, даже когда на закате поле жаром пышет, будто печка.

— Пойдем.

— Барышня, — сказала Войка, — а вы здесь не стали бы купаться?

— Нет, Войка. А что?

— Да… я бы, пожалуй, выкупалась… кто знает, может, избавилась бы от своих бед.

Старики быстро перекрестились, тихонько поплевали на землю, в сторону нечистого. Старик, положив руку ей на плечо, сказал:

— Господи, вот оно горе-то! На какие мысли наводит! Войка, никогда не говори так, голубка, грех это великий.

— Да я ведь просто так сказала. Не сердись…

— Сержусь, сержусь. Не лишай душу разума, не оставляй ее одну. Душа, когда она ранена… слабеет…

— Хорошо… хорошо… коли уж вы так говорите.

*

Свадьба в самом разгаре. Музыканты играют, гости едят, парни и девки водят хоровод; дико поют хриплые пьяные голоса. Во главе стола неподвижно сидит невеста, наряженная, нарумяненная.

Мы быстро уходим домой. Ион плачет от усталости и отказывается идти. Одежда у него совсем мокрая. Пока нас не было, он свалился в грязь, а Станка обмыла его у колодца.

— Ну, как я возьму его на руки? Он ведь и меня запачкает. Неси его сама. Смотри, что ты с ним сделала.

— Так ведь если бы грязь на нем засохла, ты бы все равно меня побила.

Мария говорит, посмеиваясь:

— Сниму-ка я фартук, мы его и завернем.

Крепко запеленутый, Ион засыпает у Войки на руках. Время от времени она поглядывает на него и беззлобно, как бы для себя самой, говорит: «Вот дрянь!»

Я чувствую, в ней крепко засела мысль, что никогда не будет у нее своего сына, своей кровинки…

Вдруг она крепко прижала его к груди, сбавила шаг и тихо, почти ласково прошептала: «Вот дрянь!»

XXXI

Кукуруза пока еще не убрана, остальное поле, чисто сжатое, покойное, исполнившее свой долг, мирно отдыхает после трудов праведных.

А небо ласково косится на него синим своим глазом.

Крестьяне с вилами в руках лениво ворошат скошенную траву, в которой засохли тысячи цветов. По дорогам, нагруженные сеном, едут телеги. На возу, утопая в мягком сене, сидит женщина, задумчиво глядя вдаль, тихонько покачиваясь.

Красное солнце клонится к закату. И чудится, будто оно тает от собственного жара у тебя на глазах и растекается по небу. Тихо плывут легкие, как паутина, облака, озаряются красным светом и гаснут.

Озеро, которое все время зябнет от студеной своей волны, греется в последних лучах заходящего солнца. Когда налетает ветер, по его поверхности проходит мелкая дрожь.

В липовом лесу спокойно стоят одетые листвой деревья, не зная о том, что скоро все их богатство развеет неистовый осенний ветер.

И по всей степи рассеяны маленькие белые деревни, где живут люди со своими горестями, радостями и терзаниями.

Гарабет Ибрэиляну АДЕЛА

Garabet Ibrăileanu

ADELA

Buc. 1959

Перевод М. Кожевниковой.

ИЗ ДНЕВНИКА ЭМИЛА КОДРЕСКУ

июль-август 189. . .

Курортный городишко Бэлцетешть… Издалека да и вблизи он смахивает на пеструю и шумную деревенскую ярмарку, раскинувшуюся вдоль живописной дороги, что, выбежав из Пьятры, разделяет городишко надвое и бежит дальше, тихая и обезлюдевшая, то сужаясь, то расширяясь, огибая горы, прячась в леса, пока наконец не достигает благополучно Тыргу-Нямц.

Здешняя курортная публика слоняется по улочкам туда и обратно в поисках неведомо каких развлечений. Дамы, самозабвенно наслаждаясь бездельем, фланируют одетые почти по-домашнему и даже не носят шляп. Зато мужчины и на почту, что от гостиницы через дорогу, шествуют в гетрах, клеенчатых картузах, сжимая в руке альпеншток и гордо выпятив вперед челюсть…

Окрестная природа тоже не слишком радует глаз. Горные хребты, которыми можно было бы полюбоваться, загорожены от городка унылым холмом с редкими зелеными заплатками кривоватых деревьев.

Курортных знакомств я избегаю как чумы, отпугивая всех напускной мрачностью. Вечерами стараюсь прогуливаться подальше от людного парка, а днем, идя в ресторан, — путь, увы, неизбежный! — углубленно вчитываюсь в один и тот же номер газеты «Воинца попурулуй»[1], случайно прихваченный из Бухареста.