Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых

Но для основной работы предстояло подготовиться как следует.

Нечистый с легкостью перемахнул через двухметровый заводской забор и направился в сторону котельной. Завод, когда-то в три смены выдававший на-гора агрегаты для сельхозмашин, переживая затянувшиеся надолго «не лучшие» времена, пребывал ныне в некотором запустении, но все же ещё поддерживал остатки былой жизнедеятельности скупкой и переработкой металлолома. Поэтому, несмотря на праздник, литейный цех завода продолжал работать, обеспечивая бесперебойный цикл плавки. Из вентиляционных воздуховодов литейки пованивало калёным железом и нагретым песком. А для чертяки – такой аромат нежней одеколона. Ибо преисподней родимой пахнет.

Нечистый несколько раз шумно, сквозь ноздри, втянул в себя технический воздух, подошёл вплотную к высокой кирпичной кладки трубе котельной и задрал голову вверх. Здорово! Труба высотой метров пятьдесят, не меньше. А что ещё нужно нормальному чёрту для спецобработки?

Нечистый вынул из кармана свежую газетку, аккуратно расстелил её на грязном снегу и, свернув вчетверо, пристроил на газетке полушубок. После, крепко, по-мужски взявшись за нижнюю скобу металлической лестницы, вмонтированной во внешнюю стенку трубы, как был в голом своём обличье, начал, постукивая о ступеньки копытами, взбираться вверх.

Чем выше поднимался нечистый, тем крепче ветер трепал его стоящую дыбом шерсть на теле, спутавшиеся патлы на загривке и клочки меха в паху.

Чем выше, тем противней лепились ему в морду пучки прокопчённого дымком снега, забивающегося в нос и глаза.

Чем выше, тем надсаднее от напряжения ныли мышцы, вздымающие сильное тело по скользким и неудобным для копыт заржавленным скобам.

Но, с другой стороны, чем выше, тем сильнее наполнялось чертовское сердце адреналином, тем громче пела его чёрная душа. И вот уже из недр ея песня вырвалась наружу.

– Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью! – загудел нечистый, подкладывая под забавный девиз смутных лет, памятных и благотворных для чертовской деятельности, популярную некогда мелодию.

– Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью! – завёл нечистый по кругу свою странную песню, впрочем не случайно употребляя имя хорошо известного ему писателя, прельщающего чертяку склонностью неумолимо констатировать абсурдность и безысходность жизни.

– Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью! – пел нечистый, подминая под себя скользкие от конденсата ступеньки и проворно карабкаясь наверх, к жерлу трубы, откуда, как из проснувшегося вулкана, курились клубы чёрного дыма.

Взобравшись, постоял немного на кирпичной кромке, держась за пику громоотвода, и, сложив над головой ладони, рыбкой нырнул в дымящее жерло.

Восторг! Целых пятьдесят метров свободного падения ощутил нечистый. Легко преодолевая сопротивление плотных дымных струй, он рухнул почти до самой утробы угольной котельной и остановил свой полёт перед пышущим навстречу жаром, заставившим даже дублёную чёртову кожу затрещать от немыслимых температур. Восторг!

А потом – вверх, закручивая послушное тело штопором с помощью сильного хвоста и в завершение пути с разгона выскакивая из трубы по пояс, чтобы охладить на ледяном ветру пропотевшую шкуру.

И – снова вниз, к жару колосников.

Вверх – вниз! Вверх – вниз!

Вверх… Всё, стоп! Пора за дело!

Весь чёрный от сажи, пропитанный дымом, изрыгающий приторный жар, нечистый был готов для подлых дел на все сто…

Он смотрел вниз на рабочую городскую окраину и предвкушал гадкие события сегодняшней ночи, которые, заглянув по возможности в каждый дом, не только мог, но и хотел устроить всем, кто попадется на его пути.

* * *

В окошко на кухне тихо постучали. По тому, что Тарзан не залаял, Пашка сразу понял – это свои. Наверное, мама.

Пашка щёлкнул выключателем на кухне и в прямоугольнике упавшего на улицу света увидел стоящую под окном сестру Наташу.

Наташе год назад исполнилось восемнадцать лет. И как только наступило долгожданное совершеннолетие, Наташа ушла из дома жить к одному человеку, с которым у неё случилась любовь. Это всё, что знали о замужестве Наташи её домашние, потому что не пожелала она знакомить избранника с матерью. Так уж сложилось… А вот Пашка по-прежнему оставался для Наташи самым лучшим братиком на свете.

Пашка выскочил в сени открыть дверь и сразу попал в объятия Наташи. Повиснув на ней, он через плечо сестры увидел, как Тарзан хряпает кости, видимо специально для него принесённые Наташей. Хвост собаки, летающий из стороны в сторону, красноречиво говорил о многом: о вкусе костей, о преданности хозяевам и просто о том, что жизнь, в принципе, штука неплохая для тех, кто умеет терпеть и ждать.

Пашка очень любил сестру, и каждый её приход дарил ему какую-то особенную радость. Так они и зашли в дом: Наташа, подхватив Пашку в объятия, и Пашка, повиснув на шее у сестры.

– Пашенька, – заговорила Наташа, усаживаясь на стул и пристраивая брата на коленях, – я так соскучилась по тебе… А где мама? А где кто?