Рукопись, которой не было

Руди, после некоторого размышления: «Пожалуй, я попрошу рекомендацию у Арнольда Зоммерфельда. Он подружился с Раманом, когда Раман был в Мюнхене! Он пытается помочь всем изгнанникам из Германии вроде меня».

28 января 1934 года

Господину советнику А. Зоммерфельду

Университет Мюнхена

Уважаемый господин советник!

В Журнале Nature от 6 января опубликовано объявление о вакансии в Индийском институте науки в Бангалоре, директором которого является профессор Раман. Я собираюсь подать туда заявление. Для этой цели мне необходимо рекомендательное письмо. Если бы Вы согласились его написать, Ваша рекомендация, безусловно, имела бы особый вес.

Я сейчас в Манчестере, на кафедре Брэгга, работаю вместе с Бете. Мне здесь очень нравится, но, к сожалению, шансы на получение постоянной работы весьма малы.

Ваш Рудольф Пайерлс.

Зоммерфельд согласился и вскоре послал письмо Раману, копию которого любезно переслал Руди. Вот что написал Зоммерфельд:

Дорогой Раман!

Доктор Пайерлс попросил меня порекомендовать его в Ваш институт. Он – приятный молодой человек, который, несомненно, закончил бы отличную диссертацию под моим руководством, если бы я провел 1928/29 академический год в Мюнхене, а не путешествовал бы по Японии и Соединенным Штатам.

Кстати, раз уж я пишу это письмо, хотелось бы упомянуть доктора X, который тоже послал Вам заявление. У доктора X большие способности, и он весьма бы Вам подошел. Он женат и у него двое детей, в то время как Пайерлс холост.

Ваш Зоммерфельд.

Руди показал мне эту, с позволения сказать, «рекомендацию». «То есть как это холост? – возмутилась я, – а я, а Габи? Не расстраивайся, Руди, твои работы лучше, чем у этого X…»

В итоге Раман не взял ни Руди, ни X. Он пригласил Макса Борна, но тот вежливо отказался. После трехлетнего пребывания в Кембридже, в 1936 году, Борн получил престижную кафедру естественной философии имени Тейта в университете Эдинбурга. Кого заполучил Раман – мне неизвестно. После того как мы узнали о нем побольше, решили, что нам повезло. Родители Руди очень не советовали ему ехать в Индию, да и мне не хотелось.

Тут пошли слухи, что колледж Тринити в Кембридже учредил специальный грант для беженцев, и Руди – один из кандидатов. Он очень надеялся. Кембридж был его мечтой. Увы – этой мечте не суждено было сбыться, по крайней мере не в этот раз. В Кембридже решили, что им больше нужен математик, чем физик, и взяли Ганса Хайлброна. Мы узнали об этом совершенно случайно, через знакомых, которых мы пригласили на ужин. Я сдержалась с трудом, мне хотелось расплакаться, так мне было жалко Руди.

Однажды весной Руди пришел домой с объявлением в руках о вакансии в Университете Кито, в Эквадоре.

Господи боже мой, да он совсем пал духом.

– Руди, не нужен нам никакой Эквадор! Останемся здесь и будем радоваться каждому дню. Работа подвернется. Ты заслужил ее, и она тебя найдет. Я точно знаю.

И я обняла его…

В конце августа мы все – Руди, Габи и я – отправились в Ленинград. Мама и отчим крутились вокруг своей внучки и не могли наглядеться. Габи только-только исполнился год, она резво ползала по полу и иногда пыталась произнести «баааа…». Разумеется, я была в центре внимания. Мама старалась из квартиры меня не выпускать. Впрочем, Нине иногда удавалось вытащить меня к старым друзьям, например к Аббату, или на какую-нибудь выставку. Навестила я и Якова Ильича Френкеля. «Яков Ильич! Думали ли вы, что именно вам выпадет повернуть мою жизнь столь круто?» – «Не жалеешь?» – «Ну что вы, всегда буду это помнить, спасибо». – «Ты выбрала правильный путь, Женя». Что имел в виду Френкель, мне оставалось только гадать.

Дома я заметила, что Исай иногда прихрамывает. Улучив момент, когда мы были одни, спросила его, в чем дело. Он пытался уйти от ответа, но все же сдался:

– Приступы резкой боли в ногах. Не знаю, что и делать. Впрочем, моей работе не мешает. Только маме ничего не говори.