Но вот генерал Шито-Крыто дернулся раз, дернулся второй раз, издал звук, похожий на хрюканье, положил руки на стол и зашевелил бровями, пытаясь открыть глаза.
Когда он открыл глаза, Бокс-Мокс протягивал ему стакан воды и приговаривал:
— Выпейте, пройдет. Выпейте, поймают. Выпейте, пройдет. Вылейте, поймают.
Генерал Шито-Крыто, опираясь на Бокса-Мокса, с трудом поднялся, выпил воду и заговорил:
— Я всегда подозревал, что этот проныра предаст меня. Он всегда врал, что не умеет водить машину… Предатель… надуватель… Куда он мог деться? Куда? — он то багровел, то белел, то зеленел, два раза подряд посинел. Зевок перекосил его рот. — Что это?.. Срочно… телефон… балдин… сто тринадцатый отдел… кого-нибудь… что-нибудь… от лени… это же лень… — Он три раза зевнул во весь рот, чуть не разорвав его. — Все…пре…все…да… все…те…все…ли… — Он попытался приподняться, но, сморенный ленью, захрапел.
Чтобы проверить степень воздействия препарата балдина на организм генерала Шито-Крыто, Бокс-Мокс подразнил его:
— Дурак ты дурачок, Шито-Крыто. Бездарная ты личность, Шито-Крыто. Болван ты неотесанный, господин генерал.
В ответ раздался мощный, похожий на рев сирены, храп.
Бокс-Мокс снял телефонную трубку, вызвал сто тринадцатый отдел, сказал:
— Срочно к шефу все запасы балдина и все инструкции ПО ИЗГОТОВЛЕНИЮ.
ГЛАВА №47
Фон Гадке спасается от почетной спиртизации и убегает от солдат из охраны Центрхапштаба
ВЕЧЕРОМ ГОСПОДИНА ОБЕРФОБЕРДРАМХАМШНАПСФЮРЕРА ФОН ГАДКЕ ПРИВЕЗЛИ НА ПЛОЩАДЬ перед шпионской школой, чтобы подвергнуть почетной спиртизации.
Здесь на гранитном пьедестале стояла стеклянная банка, наполненная спиртом и закрытая притертой пробкой.
По инструкции, фон Гадке должен был выпить три литра спирта, добровольно ногами вниз опуститься в банку и замереть по стойке «смирно». Но конвоиры — два солдата и офицер — стали пить спирт сами.
«Вот я и закончил свой жизненный путь, — с очень большой грустью подумал фон Гадке. — Завтра здесь будет стоять почетный караул. Молодые шпионы, проходя мимо, будут кричать мне «Майль!» А ответить им я уже не смогу. Конечно, все это почетно, но глупо и несправедливо! Я не хочу уходить на тот свет с пустыми руками! Я должен сделать человечеству большую пакость! У меня отобрали гавриков, но я могу достать самолет и бомбу и шарахнуть ее куда следует!»
И фон Гадке улизнул от своих конвоиров.
Сделал он это просто: забежал в здание, влез в отверстие мусоропровода и полетел вниз. Надо было придумать, что же делать дальше, но фон Гадке не успел ничего сообразить, как внизу загремело, заскрежетало, и он оказался в кузове автомашины.
Долгое получилось путешествие. Через каждые несколько минут машина останавливалась, открывался кузов, и на фон Гадке обрушивалась груда мусора. И каждый раз он упрямо выкарабкивался наверх.
Наконец, кузов был заполнен до предела, и машина помчалась дальше. Эх, надо выжить во что бы то ни стало! Назло барону Барану, назло всему Центрхапштабу, назло всему человечеству! Фон Гадке не собирался отправляться на тот свет, хе-хе, с пустыми руками. Он еще прихватит с собой несколько миллионов человек! Ради этого он готов перенести самые жестокие испытания и любые запахи.
Выжить, выжить, выжить, выжить, выжить, чтобы не дать жить другим!
Кузов раскрылся, опрокинулся, и фон Гадке спрыгнул на землю перед железной коробкой, бункером, и на четвереньках помчался к воротам. Было уже темновато, и проскочить мимо дремавшего сторожа не стоило никакого труда.
— Кыш, кыш! — сквозь сон равнодушно крикнул сторож, полагая, что в ворота прошмыгнула кошка.
За воротами фон Гадке выпрямился во весь ростик и побежал по обочине шоссе. Ножки у него подкашивались, он спотыкался на каждом шагу и упал, больно ушибив коленки и содрав кожу на ладошках об асфальт.
Сразу встать не удалось. Он бы с удовольствием уснул прямо вот тут. Увы, нельзя! Времени у него в обрез. Еще неизвестно, что происходит сейчас в Центрхапштабе. Вполне возможно, что там объявлена полнейшая наибоевейшая тревога для поимки фон Гадке.
Огромным усилием воли он заставил себя подняться и побрел, еле-еле переставляя ножки. Оба сапожка и остатки перчаточек от грязи были уже одинакового цвета — черные. Мундир и галифе — в лохмотьях, все в пятнах и мусоре.
Конечно, появляться в таком виде в городе опасно: поймают.