Рука судьбы или Этюд о предопределенности

И если моя повесть, несмотря на все ее несовершенство, заставит хотя бы нескольких человек немного серьезнее задуматься над законами, которые управляют жизнью и не могут быть нарушены без соответствующих наказаний, это послужит достаточным оправданием того, что я выпустил ее в свет — и станет лучшим оправданием ее публикации, нежели все остальное, что я могу предложить.

ГЛАВА I

Летом 1889 года я обнаружил себя однажды утром в компании довольно-таки престарелого археолога; я пытался договориться с несколькими арабами об аренде хижины на время нашего пребывания в Эль-Карнаке.

Мой спутник был одним из тех необыкновенных людей, которых почему-то ожидаешь встретить в путешествии по такой стране, как Египет. Он являл собой частицу творения, отказывавшуюся быть перемолотой жерновами жизни в заурядную пыль простых смертных.

По национальности он был немцем с родословной, восходившей к Ною. Он прожил на свете столько лет, что его сердце перестало отмечать время равномерным биением и вместо этого наигрывало своего рода собачий вальс, каковой Ангел Смерти, казалось, преспокойно игнорировал. По профессии же, как сказано, он был профессором археологии. Он знал каждый камень Великих пирамид и, без сомнения, был лично знаком со всеми забальзамированными мумиями, созданными со времен Хеопса и вплоть до нашей нынешней эры кремации. Он успел поработать в отделах мумий многих знаменитых музеев и трудился ради познания, а не во имя презренного золота; в этом смысле профессор настолько выбивался из общего ряда, что люди считали его совершенно спятившим — помимо тех случаев, конечно, когда подобное безумие приносило больше денег, чем могло обеспечить все здравомыслие их интеллектуальной ограниченности. Его собственная страна, его «Vaterland»[4], не сочла нужным признать свое дитя. В ней имелось немало окаменелостей, человеческих и прочих, но французским древностям придавалось такое значение, что никто не видел ни малейшей пользы в изучении мертвых египтян. Поэтому он отправился в Англию — ибо Англия души не чаяла в мумиях, сооружала для них ящики и витрины, строила прекрасные музеи, платила умным профессорам, чтобы они располагали мумии в хронологическом порядке, а потом веками спорили о подлинности их имен — и Англия приняла профессора и стала его научным убежищем.

В докладах правительству несколько раз отмечалась его работа на благо Британского музея, а не так давно он, обладая глубокими познаниями в области египетских драгоценностей и реликвий, расследовал продажу коллекции подобных сокровищ на континенте и сумел установить, что источником их была неизвестная египтологам гробница, которую неторопливо и неуклонно грабила шайка арабов. За эту услугу науке любой другой, вероятно, получил бы весомую награду, но профессор был доволен и тем, что его направили в Египет в худшее время года с заданием спасти усыпальницу от дальнейшего разграбления. Успешно справившись с этим, он обратил свое внимание на памятники Фив: собранные им свидетельства указывали на то, что в окрестностях Фив наличествовала еще одна неоткрытая и непревзойденная по великолепию гробница, и профессор решил, в одиночку и почти без средств, искать доказательства ее существования. Здесь и начинается мой рассказ.

Что касается меня, то я познакомился со стариком несколько лет назад в Лондоне, обедая однажды вечером в старом кафе неподалеку от Британского музея. Его привлекло кольцо на моем пальце. Оно было найдено на руке скелета, выкопанного близ Ниневии: персидская реликвия, состоящая их трех маленьких резных скарабеев, символизирующих Дьявола, Мироздание и Вечность. Профессор снял с кольца восковой оттиск и установил, что мои скарабеи относились к сасанидскому периоду истории Персии[5]. После этой случайной встречи мы быстро сделались друзьями. Неудивительно, что, когда мы оказались попутчиками в путешествии по Египту и профессор изложил мне свои планы, я согласился провести остаток времени с ним и принять участие в его исследованиях высохших мумий, разбитых идолов и сокрытых гробниц.

Мы решили устроить штаб-квартиру в Эль-Карнаке и в то утро, с которого начинается мое повествование, торговались о пристанище с респектабельным арабским гражданином, живо напоминавшим лондонскую квартирную хозяйку.

В целях этого рассказа достаточно будет остановиться только на непосредственно связанных с ним интересных моментах; поэтому в дальнейшем я воздержусь от подробного пересказа различных незначительных событий или детальных описаний Эль-Карнака либо Фив.