избранию, так пусть уж его величество велит нас всех казнить.
Мы на это добровольно не поступимся, и только приедет к нам
в Киев из Москвы митрополит, мы запремся в монастырях и не
выйдем: разве нас за шеи и за ноги выволокут! Видим мы, каковы
у них пастыри: вон в Смоленске архиепископ Филарет права и
вольности у духовного чина отнял и мещан и шляхту обзывает
иноверцами, а они не иноверцы, но православные христиане. И
в Киеве, как будет московский митрополит, так он станет всех
киевских жителей и всех малороссиян обзывать иноверцами, и
оттого станет в вере раскол и мятеж не малый. Нам лучше смерть
принять, чем допустить в Киеве московского митрополита.
- Вы боитесь напрасно, - сказал боярин, - такой воли у
великого государя нет.
Духовные сказали:
- Нам кажется, у тебя, боярин, есть о том тайный указ от
великого государя.
Шереметев отвечал:
- Такого указа мне не бывало, и гетман об этом ко мне
ничего не писывал. А вот ты, епископ, говорил, что нельзя вам
быть, когда пришлется московский митрополит: такие слова твои
непристойны. Благословлял разве патриарх цареградский вас
противиться воле Божией и государеву указу?.. Да ты сам, епископ, поставлен от патриарха московского!
- Мы бьем челом, - сказал епископ, - пусть великий
государь нас пожалует, изволит указать выбрать нам самим
митрополита, а если великому государю угодно, чтоб митрополит был под
благословением московского патриарха, то пусть о том изволит
написать к цареградскому вселенскому патриарху, нашу челобитную
изволь принять в Киеве о том, чтоб митрополиту киевскому быть по
нашему избранию и по нашим стародавним правам и вольностям, а челобитчиков наших отпусти в Москву к великому государю.
- Непристойно мне принять вашу челобитную, потому что
это дело духовное, а челобитчиков в Москву отправить можете, -
сказал Шереметев.
На другой или на третий день в Софийской церкви печерский
архимандрит повторял боярину о неуместности водворения
московского митрополита в Киеве. Шереметев сказал ему: <вам за то
на гетмана не на что гневаться, хоть он о том великому государю
и бил челом, сдумав себе на Москве, но ведь он чаял, что то вам
угодно будет, потому что, но милости Божией, за слезным
челобитьем всего малороссийского народа, вся Малая Россия
присовокупилась к Великой России. Притом же, в этом деле великий
государь спишется с цареградским патриархом, и что патриарх
государю напишет, о том будет дан царский указ!>
70
Архимандрит сказал: <был в Цареграде наперед сего патриарх
Парфений; не восхотели его пастырем себе духовные и миряне, и был он сведен с престола, а на его место возведен был
Дионисий, который никогда не желал славы мира сего. Ныне же
прослышали мы, что на патриарший престол возведен опять
Парфений, подкупивши визиря и иных мусульманских сильных
правителей. Дионисий, без всякого прения, престол оставил. Мы же
все Бога молим за Дионисия, а не за Парфения>.
Архимандрит дал понять боярину, что трудно будет предать
вопрос о киевской митрополии на разрешение цареградского
патриарха при том настроении, в каком находилась тогда
православная духовная власть в Константинополе.
Мефодий, оставшись с Шереметевым в Софийском соборе
наедине, просил у него прощения за резкие слова.
<Это я говорил поневоле>, объяснял Мефодий: <я поставлен в
Москве, но малороссийских городов духовные лица упрекают и
поносят меня за это и теперь и подозревают, что это все я в
совете с гетманом учинил, чтоб митрополиту киевскому быть под
благословением московского патриарха!>
Таким образом, перед своими духовными товарищами
рисовался Мефодий защитником старины и горячился против
московского произвола, но между тем оставлял себе лазейку
представиться, где и когда нужно будет, сторонником Москвы. Мефодий, очевидно, рассчитывал так: останется в митрополии все
по-прежнему - он будет прославлен охранителем старины, а свершится
перемена - он выставит себя заранее ее первым сторонником.
Всеми способами и при всяком случае выказывал епископ
свою вражду и к гетману.
3-го мая был в Печерском монастыре обед, где находился и
приезжавший из Москвы царский дьяк Евстрат Фролов. После
обеда гости отправились в архимандритскую келью и стали пить
здоровье бояр и окольничих. Евстрат Фролов заметил, что надобно
пить здоровье боярина и гетмана Ивана Мартыновича: <он
великому государю верен и с духовными пребывает в любви и совете, и Войску Запорожскому и всему малороссийскому народу своим
добронравием и равным рассуждением угоден>.
На это Мефодий сказал: <он злодей и недоброхот нам всем.
Будучи на Москве, он бил челом великому государю, чтоб у нас в Киеве
быть московскому митрополиту, знатно из того, что нас перед
государем удает как бы неверными. Мы за его здоровье пить не станем>.
И другие духовные повторили то же вслед за епископом; некоторые, однако, выпили с мирянами, как видно побаиваясь.
Мефодий продолжал:
<Такого гетмана боярина нам не надобно. Он принял на себя
одного всю власть, самовольно старшин в колодки сажает и к
71
Москве отсылает, а здешним людям смерть не так страшна, как
московская отсылка. С мест полковников смещает, а новых