Руфь

В это время к ней подошла Салли, одетая в праздничное платье. Она окончила дневную работу и пришла звать Руфь пить чай в сияющую чистотой кухню. Пока чайник закипал, Салли решила пройтись по саду и полюбоваться цветами. Она набрала букетик фиалок и теперь вдыхала их запах.

— Как вы там у себя называете такие цветы? — спросила она.

— Старичками, — ответила Руфь.

— А мы здесь зовем их «любовь парня». Такие цветы и еще мятные леденцы всегда напоминают мне о церкви у нас в деревне. На, держи, это листы черной смородины, положишь их в заварку — будет хорошо пахнуть. У нас вот на этой стене как-то завелось пчелиное гнездо. Но когда умерла старая миссис, мы позабыли сказать пчелам об этом, чтобы они тоже ее оплакали. И что же ты думаешь? Они улетели от нас. А в следующую зиму были сильные морозы, и они все, должно быть, погибли. Ну что, вскипел чайник? Уже пора бы хозяину нашему вернуться, сыро становится. Смотри-ка, маргаритки уже закрываются на ночь.

Салли была необыкновенно любезной хозяйкой у себя в кухне, а на этот раз превзошла саму себя, чтобы принять Руфь в качестве гостьи. Вдвоем они уложили маленького Леонарда спать на диван рядом, в салоне, чтобы сразу услышать, если он проснется, а сами уселись с шитьем у кухонного камелька. Говорила, как обычно, в основном Салли, и, как всегда, она рассказывала о семействе, в котором столько лет прожила, как родная.

— Да, все было иначе, когда я была девчонкой, — говорила она. — Три десятка яиц стоили шиллинг, а масло так и вовсе по шесть пенсов за фунт. Когда я поступила сюда, мне платили только три фунта в год, и ничего, хватало. И одевалась всегда чисто и опрятно, получше, чем нынешние служанки, — а они-то получают по семь да по восемь фунтов. Чай тогда пили только после обеда, а пудинг ели прежде мяса. А главное — долги платили лучше. Вот так-то. Пятимся назад, а все думаем, что вперед идем…

Покачав головой над развращенностью современных нравов, Салли вернулась к теме, на которую она, как ей показалось, высказалась неясно:

— Ты не думай, что я теперь получаю только три фунта в год. Больше, куда больше! Еще старая миссис прибавила мне фунт. Сказала, что я того стою, да я и сама так думаю, вот и взяла эти деньги без церемоний. А после ее смерти мастер Терстан и мисс Вера как пошли все тратить… И вот однажды приношу им чай, а они и говорят мне: «Салли, мы считаем, что твое жалованье надо увеличить». — «Да мало ли что вы считаете!» — отвечаю я им в сердцах, а сама думаю: вы бы больше уважения оказали старой миссис, если бы оставили все так, как было при ней. А они и диван в тот же день передвинули от стены вон туда, где он и теперь стоит. Так что говорила я с ними неласково. «Мне, — говорю, — всего хватает, так чего же вы лезете не в свое дело и касаетесь до меня и моих денег?» А мисс Вера отвечает — она же всегда первая заговаривает, ты заметила? А дело решить может только мастер Терстан, он всегда был толковый, а ей ума не хватает. Ну так вот, она отвечает: «Однако, Салли, все служанки у нас в городе получают по шесть фунтов и выше, а ты работаешь не меньше их». Я ей на это: «А что, я вам жаловалась когда-нибудь, что много работы? А если нет, так о чем вы толкуете? Дождитесь, пока я не возропщу, а до того времени и не суйтесь ко мне». В общем, выпустила я пар. А тем же вечером заходит ко мне в кухню мастер Терстан и принимается за свои хитрости. Слушай, а ты никому не расскажешь? — спросила она у Руфи, подвигая поближе к ней свой табурет.

Руфь пообещала молчать, и Салли продолжала:

— А я и подумала: а что, если согласиться, а потом их же и сделать наследниками? Ну то есть оставить эти деньги хозяину и мисс Вере. И вот, думаю, если я буду получать по шесть фунтов в год, так это много можно накопить. Только одного я боялась: что какой-нибудь парень захочет на мне жениться из-за этих денег. Но я знала, как отвадить всех парней. Так что приняла я скромный вид, поблагодарила мастера Терстана за его предложение да и согласилась на такое жалованье. И что же ты думаешь, я дальше стала делать? — спросила она с торжествующим видом.

— И что же? — переспросила Руфь.

— А вот что, — не спеша и с чувством отвечала Салли. — Я скопила тридцать фунтов! Но это еще не все. Я нашла нотариуса, а он помог мне написать завещание. Вот так-то, девочка! — сказала она, хлопнув Руфь по плечу.

— Как же вы сумели? — спросила Руфь.

— А вот как. Много ночей думала я, как бы это устроить. Все боялась, что деньги мои пойдут в казну, коли я не составлю завещания, а спрашивать мастера Терстана мне не хотелось. И вот наконец к Джону Джексону, бакалейщику, приехал на недельку племянник, который учится у нотариуса в Ливерпуле. Того-то мне и было надо. Постой-ка, я лучше расскажу, если возьму завещание в руки. Смотри только, не проговорись никому. — Салли погрозила пальцем и вышла за завещанием.

Вернулась она с узелком. Развязав синий платок, она вытащила оттуда кусок пергамента.