Руфь

— Вы немилосердны, — сказал он, — я ведь прошу только выслушать меня. Я имею на это право, Руфь! Не верю, что вы могли настолько измениться и даже не выслушаете меня, когда я вас умоляю!

Он говорил нежным и жалобным тоном и этим разрушал то обаяние, которому в течение многих лет поддавалась Руфь, вспоминая его. Кроме того, за время, проведенное у Бенсонов, ее понятия о долге и обязанностях человека незаметно возвысились и очистились. А мистер Донн, даже в то время, когда она еще боролась с воспоминаниями о былом, отталкивал ее именно тем, что проявлялось сейчас. Только голос его отчасти сохранил прежнее влияние. Когда он говорил — а Руфь не видела его лица, — ей трудно было не вспоминать о прежних днях.

Руфь не ответила на вторую просьбу, как и на первую. Она ясно понимала, что, каковы бы ни были их прежние отношения, все они уничтожены его поступком, и, следовательно, она имеет право отказаться от всякого дальнейшего общения.

Удивительно наблюдать, как человек, искренне помолившийся об избавлении от искушения и предавший себя в руки Господа, обнаруживает, что с этого времени все его мысли, все внешние влияния, все законы жизни начинают укреплять его силу. Нам кажется это удивительным, потому что мы замечаем совпадения, но они — естественное и неизбежное следствие единой и неизменной благодати, заключенной в любых обстоятельствах, внешних и внутренних, с которыми сталкивается Божие творение.

Убедившись, что Руфь не собирается отвечать ему, мистер Донн только укрепился в своей решимости заставить ее выслушать все, что он хотел ей сказать. При этом он и сам не вполне отчетливо сознавал, что именно он хочет сказать. Дело принимало странный оборот.

Зонтик охранял Руфь на пути к дому не только от дождя: пока она находилась под его покровом, с ней нельзя было поговорить незаметно для других. Руфь не поняла как следует, в какое время подадут обед, но знала, что уклониться от присутствия за столом у нее не получится. Но какое счастье остаться одной в своей комнате после такой прогулки! Запереться так, чтобы ни Мери, ни Лиза не смогли войти врасплох, и дать уставшему телу (уставшему от необходимости так долго молчать и казаться суровой) броситься в кресло — в изнеможении, без сознания, без движения…

Руфь сумела успокоиться, когда мысли ее обратились к Леонарду. Она не смела ни думать о прошлом, ни заглядывать в будущее, но хорошо видела настоящее своего сына. И чем больше она думала о Леонарде, тем сильнее начинала бояться его отца. В свете чистоты и невинности ребенка она все яснее и яснее различала зло. Она думала о том, что если Леонард когда-нибудь узнает тайну своего рождения, то ей ничего другого не останется, как уйти куда глаза глядят или умереть. Но Леонард никогда не узнает об этом: сердце не сможет догадаться. Но Бог-то знает…

Если бы Леонард узнал о заблуждении своей матери, то ей не осталось бы ничего, кроме смерти. Руфь думала об этом, словно в ее воле было скончаться тихо и безгрешно, хотя она и понимала, что на самом деле все не так просто. Вдруг к ней пришла новая мысль, и она принялась молиться о том, чтобы Господь очистил ее страданием. Пусть она претерпит любые мучения, которые ниспошлет ей Небо, она не станет уклоняться от них, лишь бы в конце концов войти в Царствие Небесное. Увы! Мы не можем избежать страданий, и потому ее молитва была тщетна, хотя бы отчасти. Да и разве не судило ее уже сейчас Божественное правосудие? Там, где нарушены заповеди, неизменно начинает действовать закон воздаяния. Но если мы обратимся к Богу с раскаянием, то Он даст нам силы нести наказание смиренно и послушно, ибо милость Его пребывает вовеки.

Мистер Брэдшоу упрекал себя в недостаточном внимании к своему гостю и оттого совсем не мог понять внезапной перемены намерений мистера Донна относительно посещения церкви. Прежде чем он осознал, что, несмотря на отдаленность церкви, гость все-таки собирается туда пойти, мистер Донн уже скрылся из виду. Раскаявшись в том, что пренебрег законами гостеприимства и гостю пришлось сидеть на церковной скамье без всякого почетного сопровождения, кроме детей и гувернантки, мистер Брэдшоу решил загладить свой промах особой внимательностью к мистеру Донну в течение остатка дня. Он и не отходил от мистера Донна ни на шаг. Какое бы желание ни выражал последний, хозяин тут же кидался его выполнять. Стоило мистеру Донну заговорить о том, с каким удовольствием он отправился бы на прогулку в столь прекрасной местности, и мистер Брэдшоу брался сопровождать его, хотя в Эклстоне у него было правило никогда не прогуливаться без дела по воскресеньям. Когда мистер Донн изменил свое намерение, вспомнив, что ему надо написать письма и потому придется остаться дома, мистер Брэдшоу тотчас отказался от прогулки, чтобы приготовиться подать письменные принадлежности, которых могло не оказаться под рукой в этом не до конца благоустроенном доме. Никто не знал, где все это время находился мистер Хиксон. Он вышел вслед за мистер Донном, когда тот отправился в церковь, и с тех пор не возвращался.