Рудольф Штейнер

– Извините меня. Я всё понял. Ведь Вы думаете о том, что всегда найдутся те, которые не поверят в то, что это рисует она сама. Вы, наверное, тоже в это не верите. Ну, что же мы организуем всем вам такой мастер-класс. Нам выдали мольберт, холст и даже краски. Обычный акрил. Цветочный букет мы быстренько собрали в ближайшем киоске. Примерно за полчаса до открытия выставки моя храбрая сестрёнка встала за мольберт и начала рисовать. Прошла уже церемония открытия, надо было идти в зал, где давали концерт, а мы всё ещё не могли оторвать её от мольберта. Лишь сделав последний мазок, она ушла вместе с нами на

концерт, объявив всем:

– Всё. Закончила.

То, что она закончила, было просто прекрасно. Она всё-таки умела во время работы полностью уходить в себя, выстраивая некую стену между собой и окружающим миром. Для неё в эти минуты существовали её краски, её холст, её мольберт и жгучее желание отразить этот букет на холсте. Отразить так, как она всё это видела. Видела тем самым внутренним зрением настоящего художника, природу которого никому не постичь рациональными подходами и методами.

В зале же готовился концерт, где собрались выступать дети с синдромом. Концерт был таким ярким, светлым и задорным, что не оставлял никаких сомнений в том, что это настоящие артисты. Приятным бонусом явилось то, что ведущий концерта вдруг заговорил о своих впечатлениях от картин моей сестры и счёл своим долгом особо отметить, что его чрезвычайно удивила та погружённость юной художницы в процесс творчества, которую он наблюдал. В конце же он сказал:

– Мы все с вами стали свидетелями небольшого чуда.

А потом был приём в честь всех этих артистов и одного художника, в лице моей сестры. В одном из лучших ресторанов Парижа. Крахмальные скатерти, круглые столы, вышколенные официанты. И много детей с синдромом Дауна. Приём оплатили мои родители. Вернее, мама. Она что-то продала из своих личных вещей, несмотря на все протесты отца. Ведь официально всем этим детям оплатили лишь билеты до Парижа и гостиницу. Приём же казался всем устроителям непозволительной роскошью. Моя мать была другого мнения. Это не было желанием пустить пыль в глаза. Она просто была убеждена в том, что эти дети заслуживают почестей. И всё у них должно быть как у настоящих артистов. Как у настоящих художников.

Я смотрел на отца с матерью и думал о том, сколько же всего выпало на их долю. Ведь расходы по учёбе сестрёнки вынудили их продать нашу квартиру. Я до сих пор скучаю по той нашей прекрасной квартире в центре города. В тот год меня отправили в Германию, а сестру в Вальдорфскую школу. Но ко всем нашим проблемам добавилось и то, что какой-то банкир соблазнил отца весьма выгодными процентами. И он вложил все деньги от продажи квартиры в этот банк. Банк же с громким названием «Ренессанс» просто лопнул. Без всякого шанса на возрождение. Мама тогда не произнесла ни одного слова упрёка в адрес отца. Лично я очень хорошо помнил, как она его отговаривала. Но когда всё это случилось и они остались без копейки, она лишь сказала:

– Бывает. Значит не дано нам жить на проценты с капитала. Будем работать. Выкрутимся.

Тогда родители уехали в Турцию преподавать. Их зарплаты двух профессоров как раз и хватало на то, чтобы оплачивать учёбу сестры, её проживание с тётей в чужой стране, холсты и краски. Да, не всё так просто в этой жизни. Моя сестра стала студенткой в

Париже. В одной из тех замечательных художественных школ, которым так славится этот город, весь пронизанный духом искусства. Это была, наверное, почти недостижимая мечта любого художника. Но, в отличие от многих других, моя сестра не могла даже мечтать об этом. Считалось, что это невозможно в принципе. Но так уже сложилось, что именно в её жизни это стало просто реальностью.

За период учёбы она, конечно же, многому научилась. Работы её стали регулярно появляться на различных выставках. У неё появился свой галерист. Её работы стали покупать известные коллекционеры. Всё это радовало. Но, чтобы она ни рисовала, её любимыми моделями по-прежнему являемся мы: я, папа, мама. Ну совсем так, как когда-то на той удивительной фотографии, сделанной ещё до её рождения.

За эти годы в моей сестрёнке многое изменилось, и в облике, и характере. Неизменным осталось лишь её чувство юмора. Я помню, что в детстве она не могла правильно выговорить имя отца и называла его

«Утка». А увидев как-то плавающих уток, она захихикала и сказала:

– Папочка плывёт.

И тут же рассмеялись мы все вместе. Почему же не посмеяться удачной шутке?

***

В центре Баку, рядом с Девичьей башней находится прекрасный по своей архитектуре дом. Как свидетельствует мемориальная доска, именно в этом доме когда-то останавливался выдающийся французский политик во время своей поездки в Советский Союз. В этом же доме находится и галерея, где прошла одна из первых выставок моей сестры. Не вдаваясь в подробности, хочу лишь отметить, что в связи со смертью своей дочери, у которой были такие же проблемы со здоровьем, как у моей сестры, этот великий француз сказал: «Наконец-то она стала такой, как все».