Рудольф Штейнер

Мама заплакала. А моя сестрёнка просто взяла и написала на покрытые ужасным алым маникюром пальчики этой врачихи. Я бы тоже сделал это с великим удовольствием. Конечно же, она-то думала, что писает в свои собственные пелёнки. Даме досталось просто так. За компанию с пелёнками. Памперсов тогда ещё у нас в стране не было. Но эту пелёнку мама почему-то стирать не стала. Просто выбросила. Я не спросил почему. Просто подумал, что это правильно.

Видимо, визит к этой столь авторитетной мадам был последней каплей в чаше терпения моих родителей. Решение мама приняла тут же. И было оно очень простое:

– Никаких врачей, никаких лекарств и никакого чужого вмешательства. Всё делаем сами.

Да, отныне мы всё делали сами. Шили мешочки из хлопковой ткани и наполняли их горохом. Потом шили уже другие мешочки и наполняли их бобами или какой-нибудь крупой. А потом – снова и снова шили всё новые и новые мешочки. Другого размера или из другой ткани, но обязательно натуральной. Лучше всего были те, что из хлопка или льна. Здесь ещё важен был диаметр того, чем мы собирались наполнять эти мешочки. Самым большим диаметром обладали горошинки, а самым маленьким – просо. И ручки моей сестры должны были сжимать и разжимать эти мешочки. Так, в процессе всего этого, я выучил новое выражение: мелкая моторика. Оказывается, что без её формирования все наши старания были обречены на провал. Вот и развивали мы эту мелкую моторику моей сестрёнки.

А ещё мы уродовали нашу квартиру. Папа ввинчивал в потолок какие-то крюки и сооружал совершенно безумную конструкцию из верёвок и различных блоков. Все это не было каким-то велением души или стихийным желанием сделать какую-то чудо-машину. За каждым поступком моих родителей стояла тень великого доктора Штейнера, который умер задолго до того, как родился я и даже мои родители. Ровно в тот год, когда появилась на свет моя бабушка.

Этот прекрасный и ужасный Штейнер день за днём внушал всем нам, что душа – она всегда здорова. И именно душа должна помочь телу преодолеть недуг. Мои же родители шаг за шагом постигали принципы так называемой Вальдорфской педагогики, которую выработал всё тот же Штейнер. Отец любил повторять какую-то, не до конца понятную мне, фразу:

– Штейнер – это океан. Так много нам не нужно. Нам достаточно лишь чайной ложечки. Но даже в самом упрощённом виде его принципы работают. И дают прекрасные результаты.

А ещё моей маме удалось чудом найти какую-то книгу Андрея Белого, который когда-то сотрудничал со Штейнером. Её она буквально проглотила за три дня. Это стоило ей немалых трудов. Ведь она обожала Блока и ненавидела Белого за то, что он пытался стать его соперником. Её слегка успокаивал лишь факт того, что отец Белого, профессор математики Бугаев, занимался когда-то математическим анализом поэзии и достиг в этой области немалых успехов. Ну, конечно же, ровно в границах того, насколько можно рациональными методами постичь нечто иррациональное. Для неё всё это означало лишь то, что никогда не надо терять надежду. Может быть, Белый и не был таким уж плохим человеком. Во всяком случае, идеи Штейнера тот воспринимал с восторгом, восхищением и даже, порой, с поклонением.

А ещё родители переводили с английского кучу литературы. Иногда особо каверзные тексты отдавали профессионалам. Заказывали всё новые и новые книги. Ходили по мастерским, пытаясь изготовить необходимые приспособления для очередного этапа гимнастических упражнений. Всё это было непросто. Над ними посмеивались. Иногда вызывали на весьма провокационные разговоры:

– Вы же должны понимать, что всё это просто бесполезно. Работа на обогрев космоса. Пожалейте себя. Лучше думайте о мальчике. Не обделяйте его.

Они и думали о мальчике. То есть, обо мне. Ведь каждый день их борьбы чему-то да и учил меня. Прежде всего, стойкости и преданности. Умению любить. Всего не перечислишь. Несомненным было одно – я поневоле оказался участником очень непростого процесса по вытаскиванию из болота бегемота. И прекрасно понимал, что это, ох какая нелёгкая работа. Но она мне нравилась. И это было самое главное.

А ещё каждый божий день мы все вместе дружно осваивали эвритмию. В доме звучала разная и всякая музыка, и моя сестра под неё двигалась. Танцевала. Пыталась выявить ритмы своего тела. Даже самые маленькие её успехи нас безмерно радовали. Так я узнал, кто такая Айседора Дункан. Да ещё проникся пониманием того, какую роль в формировании балета нового века сыграл всё тот же Штейнер.

***

Когда мне было четырнадцать лет, я впервые в Германии столкнулся с так называемыми Вальдорфскими школами. Оказалось, что по любым показателям учащиеся этих школ опережают тех, кто учится в обычных школах. Я удивился тому, что в стране, где в своё время разразилась целая война против Штейнера, его школы вновь обрели право на существование. Оказывается, то название «Вальдорф-Астория» носили табачные фабрики. И первые штейнеровские школы были созданы именно для детей рабочих с этих фабрик.