Рудольф Нуреев. Неистовый гений

Советские люди часто поддерживали коммунистические организации (партию и комсомол) с единственной целью — не навлечь на себя неприятности. А как в такой ситуации вел себя Рудольф Нуреев?

Сын убежденных коммунистов (Фарида тоже была членом партии) решительно отказался вступать в комсомол. Комсомольцы Кировского театра настойчиво зазывали его на свои собрания, но Рудольф не хотел к ним присоединяться. Вот его собственные слова: «Все комсомольцы одеваются, думают и говорят одинаково. С того момента, когда я стал что‑то соображать, я раз и навсегда решил, что для меня невозможно присоединиться к ним»^{37}. Стать членом партии, минуя комсомол, он бы не смог, да и не рвался туда, хотя в те годы членство в КПСС давало многие привилегии. Беспартийные не вызывали доверия, и им не было дороги в профессии. Впрочем, Нуреев почти не пострадал из‑за своей позиции. КГБ и Кировский театр работали тогда в тандеме — «опасным индивидуалистам» выезды за рубеж, особенно в капиталистические страны, были заказаны. Но талант есть талант — на сцене Кировского Нуреев будет танцевать гораздо чаще, чем обычно доверяют начинающему артисту. Любой другой советский человек, будь он «конформистом» и «подстрекателем», давно бы уже имел неприятности. Но артист, а тем более артист талантливый, всегда может рассчитывать на свою растущую славу.

Рудольфа Нуреева приняли в Кировский театр в 1958 году с распростертыми объятиями. Сразу по окончании училища он был назначен солистом. Такой же чести была удостоена его партнерша Алла Сизова, а раньше — Михаил Фокин и Вацлав Нижинский. Кировский Нуреев выбрал сам — аналогичные предложения поступали из Большого театра и Музыкального театра им. Станиславского и Немировича‑Данченко в Москве.

Нуреев проработал в Кировском всего три сезона. Но эти три сезона принесли ему громкую славу, о которой западный мир… почти ничего не знал. На Западе до сих пор считают, что это они в 1961 году открыли Нуреева — «нового Нижинского». Но повторяю — в Советском Союзе Нуреев был уже знаменит. В балетных кругах говорили только о нем.

Три сезона — семнадцать партий. А сколько спектаклей? Если исключить гастрольные выступления, на сцене Кировского Нуреев станцевал примерно тридцать раз, может, немного больше. Итак, десять спектаклей в сезон. Сейчас кажется — до смешного мало. Но Нурееву двадцать, а в те годы артистической молодежи надо было дожидаться своего часа, поскольку приоритет отдавался более опытным танцовщикам. Но Нуреев был на особом положении, о чем он и сам говорил впоследствии.

Буквально через месяц после окончания училища ему была поручена первая большая роль. В «Лауренсии»^{38} в 1958 году он танцует Фрондосо, испанского крестьянина‑ревнивца, готового убить своего соперника. Эту очень выигрышную роль, с большим количеством характерных танцев (например, с кастаньетами), предложила ему Наталия Дудинская — блистательная Лауренсия. Приме было уже сорок шесть, она была замужем за Константином Сергеевым ^{39}, руководителем балетной труппы театра. Танцевать с Дудинской — огромный риск для Нуреева, но, с другой стороны, ему оказали доверие, и он справился.

Давно уже сцена Кировского не видела такого пылкого Фрондосо. «Это было как извержение Везувия…» — вспоминал Саша Минц, сокурсник Рудольфа. В вечер дебюта все единодушно признали: в Кировском взошла новая звезда. «Нуреев был совершенно органичен в своей виртуозности, — отмечала критик Вера Чистякова. — Его юношеская пылкость электризовала зал». А что же сама Дудинская, от одного слова которой в театре зависело очень многое? На следующий день она сказала, что увидела в Нурееве не только великого танцовщика, «но также и великого актера».

Затем он исполнил роль чабана Армена в балете «Гаянэ» Арама Хачатуряна^{40}. Его партнерша — Нинель Кургапкина (как и Дудинская, она была старше Нуреева; разница в возрасте составляла девять лет). «Мы работали самозабвенно, — вспоминает Кургапкина. — Нуреев быстро все схватывал. За две недели он выучил роль, которая отнюдь не была простой. Но он был прирожденным танцовщиком».

Ленинградская публика была покорена прыжками Нуреева, его виртуозностью, безупречной техникой, но еще больше — его драматическим талантом. В «Гаянэ» татарин Нуреев был в своей стихии, он привнес в балет подлинно восточный дух.

Публика рукоплескала, но Нурееву хотелось доказать, что он способен быть и романтическим танцовщиком. В Кировском многие сомневались, что из татарина можно сделать принца. Однако уже в следующем сезоне Нуреев прощается с ролями крестьян и невольников (он блестяще танцевал па‑де‑де в «Корсаре») — теперь ему смело поручают лучшие роли репертуара.