Руда

Тут поднялся мужик, завизжал дико и схватил Киндея за горло. Да с такой бешеной силой, что кержак запрокинулся. Егор выскочил из-под него, и вдвоем они одолели Киндея.

— На, на! — Василий совал лыковую веревочку, завязку от лаптей. Связали Киндею руки и ноги.

— Бежим! — сказал Егор, переводя дух.

— Убей его сначала.

— Что ты! Он ничего теперь не сделает, пошли скорей.

— Убей! — руки мужика тянулись к горлу Киндея.

— Брось. Нельзя. Он не шевельнется: крепко связан.

— Ну, спусти в голбец.

Тут только Егор увидел, что поднята крышка над подпольной ямой. Как они не провалились туда во время возни в тесной избушке? Весь пол усыпан горохом. Егор спрыгнул в голбец.

— Да тут съестного немало, — сказал он. — Взять, что ли, рыбу одну на дорогу?

— Где, где? — Василий тоже полез вниз, стал выкидывать оттуда вязки больших вяленых рыб, скляницу с маслом, туесок гороху, мешочек с сухарями. Вылез, набил Егорову котомку.

Егор нагнулся к кержаку:

— Куда лопату спрятал?

Кержак молча отвернулся.

— Отдашь лопату, в голбец не кину.

— На крыше, под дерном, — пробормотал Киндей.

— То-то. — Вскинул котомку за плечи — тяжелая.

Лопата нашлась, она была сбита с черенка.

На сучке черемухи Егор увидел железный котелок. «Мыть в нем песок много способнее!» — мелькнуло в голове. Прихватил котелок.

* * *

Ночевали высоко в горах. В ущелье у каменистой стены сквозняк выдувал искры из-под золы: на ночь костер не затаптывали, лишь присыпали угли землей, чтоб теплее спать. Василий разнемогся сильно. Чудо, как сюда добрел.

Разумом мешаться стал. Забывал, что они одни и в лесу, всё порывался обличать, обиды давние вспоминал. Егор допытывался о золоте, большого толку не добился.

— Как это на дерне моют? — спрашивал.

— Проба это. Пластину дерновую кладут внаклон, песок кидают, воду льют. После оборачивают, доводят.

Что оборачивают? Как доводят? — не растолкует. Про озеро Бездонное баял много, да всё не то. Кого-то в нем утопили безвинно, тень являться стала, пришлось бросить прииск. Какие-то самородки там были — не поймешь.

— У тебя еда есть, посиди на одном месте неделю, наберись сил, — советовал Егор. — Тогда и на Чусовую ступай, там вон Чусовая, на закате. А то отощал ты больно, — пропадешь в болотах, увязнешь и ног не вытащишь.

Василий на всё соглашался.

Утром солнце не встало. Сухой туман наползал на горы. Может быть, это была гарь далекого пожара.

Егор распрощался со спутником, повторил свои советы:

— Первая река будет Сулем, вторая — Чусовая. Тот берег Чусовой уже не демидовский, но всё одно стерегись и там. Раньше времени рта не открывай.

— А ты куда?

— Не взыщи: врать не хочется, а правда не выговаривается. Ты в изумленье приходишь, себя не помнишь, Василий. Не скажу.

— Звать-то тебя как? Какому святому свечку поставить?

— А молись об избавлении от оков раба Андрея, вот как. Баш на баш и выйдет. Прощай.

Путь Егора лежал вверх, дальше на север. Еще не вышел он из ущелья, как туман окутал место их ночлега и лежащего Василия.

Шагов через сто Егор услышал громкий крик. Остановился. Василий? Его, ровно бы, голос. Блажит опять, «обличает». Крик повторился — одинокий отчаянный зов. Егор, не раздумывая, кинулся обратно, на помощь.

И увидел: из тумана выскочил с развевающейся черной бородой Киндей — по его, Егора пути. Выскочил, поглядел по сторонам, вверх и крикнул что-то назад, в ущелье.

«Не один пришел», — догадался Егор. Мигом повернул и помчался к гребню гор. От гребня по склону россыпь громадных валунов. Подножье горы и вся даль — в тумане, как в молоке. Кой-где из тумана возвышались одинокие кедры. Егор стал прыгать с валуна на валун, как по крутой лестнице, вниз, вниз. По спине, пребольно била лопата в котомке. Не страх, а злоба несла Егора: «Ужо, святые пустынники, ужо, Акинфий! За всех и за Василья — теперь я отплачу. Ужо вам!»

Глава четвертая

НА СТАРОМ ЗАВОДЕ

Утром, в четыре часа, давали звон на работу. С тяжким скрипом начинали вращаться деревянные махины; шумно вздыхали мехи горнов; молоты, понурясь чугунными лбами, ожидали, пока раскалится первая поковка. Начиналась демидовская «огненная работа». С четырех утра до четырех дня — одна смена.

Сам Акинфий Никитич вставал на два часа позднее. Если не ехал в Тагил, в Быньгу, в Черноисточинск или на какой-нибудь вновь возводимый завод, то непременно осматривал работы Невьянского завода (чаще называвшегося Старым заводом).

Одноконная тележка с хрустом катила по плотному шлаку дороги. Акинфий сидел прямо, подняв круглый бритый подбородок, сложив широкие рукава кафтана на коленях.

Рядом с ним — голова на уровне его плеча — дряхлый, серо-зеленый от старости Шорин, ровесник еще Никиты Демидыча.