Рублевка

Расправившись с птеродактилем, шаровая молния за доли секунды набрала скорость и вырезалась в стелу прямо над головой Стука. Четырехгранник окутался голубым свечением. Его переливающиеся волны поползли вверх. Вспыхнула звезда на вершине стелы. Таким красивым памятник, наверное, не был и в первые дни после своего открытия. Пять лучей на доли секунды осветили всю площадь, подобно маяку, указывающему кораблям путь в гавань. Затем все погасло. Шаровая молния исчезла. Вместо нее небо прорезали ломаные линии обычных молний. Громыхнул гром. Тугие струи ливня захлестали по земле с такой силой, словно разгневанная природа хотела стереть с лица земли то, что еще осталось от города. Видимость сократилось до двух метров – все остальное скрылось за серой пеленой водяных струй.

Корнилов смотрел на подрагивающую у его ног тушу птерозавра и чувствовал неимоверное облегчение. Зря он называл эту ночь неудачной. Избежать верной гибели трижды удается немногим. Отвязались лемуры, сдох птеродактиль, исчезла шаровая молния, а вместе с ней ушла гнездившаяся в голове боль. По сравнению с тем, что произошло, ливень, гром и гроза – просто детская забава. Электричество посмотрело ему в лицо и отвернулось, решив, что час Юрия еще не пробил.

Освобожденная от цепких щупалец болевых спазмов память вернула Корнилову воспоминания. Об электричестве пел Борис Гребенщиков. Однажды, после очередной сессии, получив стипендию, они узнали о концерте трубадура Северной Пальмиры в Горбушке. Цены на билеты были запредельными, но дело было не в ценах. Корнилов улыбнулся, вспоминая о том, как они с шести часов утра дежурили у ДК Горбунова, надеясь ворваться в кассовый зал первыми.

Ближе к восьми на скамейках у Горбушки стали появляться подозрительные личности. Все, как один патлатые, в тертых джинсах. Эти пареньки, как и студенческая компания Корнилова старательно делали вид, что им нет никакого дела до дверей кассы. Однако надуть друг друга конкуренты не смогли. Едва стукнуло восемь, как все ломанулись за билетами и разочарованно прочитали короткое и емкое объявление на окошке «Билетов на Б. Г. нет».

Попасть на концерт все-таки удалось, переплатив аж в два раза перекупщикам. Там-то, прижатый к сцене толпой неистовствующих фанатов Юрий и услышал «Электричество» вживую. Боевое было время. Приходилось бороться и за громкий звук, и за длинные волосы. Где вы теперь коллеги по цеху почитания творчества Бориса Борисовича? Что сталось с вашим кумиром? Смело ли его ядерным ураганом, обрушившимся на Питер, или он выжил, чтобы влачить жалкое существование на какой-нибудь станции петербургского метрополитена?

Юрий продолжал грустно улыбаться, не обращая внимания, что вода пробила себе дорогу под защитный костюм и вымочила одежду до нитки. Временное неудобство. Ерунда. Он не утратил способность вспоминать, значит, вопреки всему, жив. А ливень рано или поздно кончится. Жизнь ведь состоит из черных и белых полос. Ха! Совсем таких, как у лемуров. Миленькое сравнение. Интересно, почему молчит говорун Бамбуло? У него что: что закончились хохляцкие присказки? Или потрясения привели к немоте?

Корнилов обернулся к Степану. Тот сидел, тупо глядя на пистолет в своей руке.

– Эй, там, на палубе! – как можно веселее крикнул Юрий. – Вы живы?

– Точно не знаю, – покачал головой Стук. – Вроде жив, а вроде и нет. В мозгах пусто. Че это было, Юрец?

– Ты о птеродактиле или о шаровой молнии?

– Ах, молния. Шаровая. От оно как… Полный марафет.

– Живые мы, Стук! Это – главное. Плюнь на молнии и птеродактилей. Не раскисай!

– Не раскиснешь тут, – пробурчал Степан уже более-менее осмысленно. – Хлещет, как из ведра.

Возвышение у стелы, облюбованное Корниловым из-за хорошего обзора, теперь утратила свою актуальность. Обзора не было, как и возможности укрыться от ливня. Тыкаться наощупь в непроницаемой серой пелене – искать новых приключений на свои многострадальные задницы. Юрий уселся рядом с Стуком.

– Ничего. Дождь скоро закончится.

– Ага. Ну-ну. А ты это, Корнилов, почему не прыгнул тогда? Неужто спужався?

– В самую точку, Степан. Испугался. Фобия у меня.

– Шо-о-о?

– Фобия. Для особо одаренных – страх. Высоты и прыжков боюсь так, что лучше в петлю. Ты по паркур слыхал?

– Шо-о-о?

Ну, да. По всей видимости, паркур под Винницей чрезмерной популярностью не пользовался. Как и Есенин. Вот послал бог товарища. Несостоявшийся тракторист. Невезучий шулер, которому за карточные фокусы сломали руку. Эх, Стук, Стук не пробиться тебе в тузы.

– Паркур это… Ну, в общем – уличное трюкачество. Прыжки, сальто всякие. Я этим в юности увлекался.

– А зачем прыжки? Я тоже дитенком в разные игры играл. Лапта, «слон». Это понятно. А просто так прыгать-то зачем? Вам за это че: бабки платили?

Жадный хохол. Как такому объяснить, что приверженцы паркура сами готовы были платить деньги за то, чтобы прыгать, а все делалось ради повышения уровня адреналина в крови.

– А кто альпинистам деньги платит? – нашел подходящее сравнение Юрий. – Они по горам ради собственного удовольствия лазают.