Рубиновый

Приглашение на презентацию ювелирного салона «Юбер» пришлось как нельзя кстати. «Это встряхнет ее, – решил Донатов. – К тому же она питает страсть к драгоценностям».

– За кого они меня принимают? – возмутилась Софья. – За манекенщицу?

– За известную и красивую женщину, – ответил муж. – Они хотят поместить твой портрет на обложке популярного глянцевого журнала.

Актриса презрительно фыркнула.

– Господин Спиридов обещал подарить изделие, которое ты выберешь для демонстрации.

– Я не нуждаюсь в подачках!

– Почему ты не хочешь поспособствовать продвижению новой коллекции? – не отступал супруг. – Они прислали каталог. Взгляни хотя бы! Вещи уникальные, в стиле модерн – он тебе нравится. Кстати, Сара Бернар когда-то дала путевку в жизнь Рене Лалику, став его заказчицей.

Упоминание о знаменитой французской актрисе возымело действие.

– Ладно. Давай каталог, – благосклонно кивнула Софья.

Она приняла участие в показе и вернулась домой с великолепным подарком от «Юбер», но вместо восторга погрузилась в депрессию.

«Что с ней? – недоумевал Донатов. – Она была великолепна и на портрете вышла потрясающе. Настоящая дива, затмевающая собой бриллианты».

Он считал, что мероприятие удалось. Спиридов оправдал свою репутацию – его салон, равно как и ювелирная коллекция, превзошли ожидания. Классическая «золотая» гамма внутреннего убранства, блеск хрусталя и камней, отраженный в зеркалах, бархат витрин, эксклюзивные изделия, разодетая публика – все, как подобает. Чем же Софья недовольна? Ей не угодишь!

Спрашивать жену о причинах дурного настроения было бесполезно. Софья наглухо закрывалась, замыкалась в себе и через некоторое время будто бы напрочь забывала о неприятности. Ее отец был подводником, и она иногда употребляла выражение «задраивать переборки». Чтобы лодка оставалась жизнеспособной, следовало изолировать поврежденный отсек.

Спустя неделю Софья пожелала ехать на дачу.

– Я в городе ни дня не останусь, – твердила она. – Зачем ты потащил меня на эту презентацию?

Настроение Зарудной не поддавалось описанию. Все стало ей немило, все вызывало безотчетную тревогу.

Супруги приехали на свою подмосковную дачу. Двухэтажный дом пустовал всю зиму, и только в конце апреля сюда отправили домработницу Зину: проветрить, навести порядок, все высушить, вычистить, снять с мебели чехлы, вымыть окна.

В комнатах пахло лавандой и воском – в поселке иногда отключали свет, и приходилось проводить вечера по старинке, при свечах. На столе в гостиной стояла ваза с ландышами. Домработница хлопотала на кухне.

– Ну вот, у меня разболелась голова! – с трагическими нотками в голосе воскликнула Зарудная, точно барыня из какой-нибудь чеховской пьесы. – Пойду, подышу воздухом.

Донатов сокрушенно вздохнул. Он дорожил женой, гордился ее дарованием, с удовольствием появлялся с ней в обществе… но наедине она его слегка раздражала. Капризы, странные прихоти, резкие перепады настроения – то взрывы хохота, то беспричинные слезы или «черная меланхолия» – действовали ему на нервы. Он не понимал этого вечного надрыва, приступов отчаяния, переходящих в апатию. Софья как будто жила в постоянном страхе, что красота ее увянет, талант иссякнет, и она окажется выброшенной на обочину, никому не нужной и не интересной.

– Тебе не о чем беспокоиться, – не раз говорил ей Донатов. – Я прилично зарабатываю, и ты ни в чем не будешь нуждаться.

Но Софья боялась не безденежья, – ее потребности были довольно умеренными. Ее пугала старость, уход со сцены, забвение. Ведь она родилась, чтобы блистать!

– Я никогда не соглашусь играть старух! Никаких свах в жутких шалях с кистями, никаких пожилых матрон в чепцах! Никаких мамаш! Лучше уйти сейчас, умереть в расцвете славы.

Муж был старше ее на пятнадцать лет, не так давно он сменил место чиновника среднего ранга на должность президента солидного гуманитарного фонда и не волновался о завтрашнем дне.

Зарудной перевалило за сорок, но она все еще была хороша, стройна и необыкновенно чувственна. Тонкое лицо, выразительный, болезненно горящий взгляд, копна черных волос придавали ее облику неповторимое очарование. Она нравилась мужчинам, но Донатов не ревновал. Софья весь свой пыл тратила на флирт и, добившись, чтобы мужчина увлекся ею до потери памяти, сразу остывала. Ей приписывали множество романов и любовных приключений, смолоду она слыла женщиной, разбивающей сердца. Однако к тридцати годам актриса взяла в ней верх над кокеткой. Зарудная отдавалась сцене с неистовой страстью, выкладывалась без остатка. Те немногие, кто входил в круг близких Софьи, были осведомлены, что мужчины занимают далеко не первое место в ряду ее увлечений. О ней продолжали судачить, а она только загадочно улыбалась, не опровергая, впрочем, даже самые фантастические слухи. Настоящий роман у нее был с театром, и Донатов об этом знал.