Рубин

Свет струился вокруг них, не только видимый, но и осязаемый, и горячие серебряные волны, древние, как само время, казалось, поднимают ее, проникая в каждый нерв, в каждую капельку крови, с каждым колебанием приближая ее к вершинам рая. Пэйджен прижимал ее к себе, наслаждаясь каждой мягкой волной дрожи, каждым приглушенным прерывистым всхлипыванием, оставаясь все еще твердым как камень внутри ее тела.

И когда ее дрожь прекратилась и ее темно-голубые глаза открылись, ослепленные от вожделения и еще чего-то, что Пэйджен наконец осмелился признать любовью, он начал снова погружаться в ее лоно, то продвигаясь глубже, то отступая, лаская и дразня бархатные лепестки ее женственности. Она неистово сжала его, вздрогнув от сознания, что восторженное наслаждение снова охватывает ее. И каждый раз, когда он останавливался и отступал, словно не решаясь погрузиться в нее до конца, он обрекал ее на немыслимые мучения, которые в то же время были бесконечным и немыслимым счастьем.

– П-Пэйджен!

– Да, любовь моя, почувствуй, как торжество любви наполняет тебя. Это дыхание самой жизни, единственная радость, которую боги оставили нам, когда изгоняли людей из рая.

– Н-не надо! Я не могу...

– Ты сможешь, мой цветок. И на этот раз тебе будет еще лучше.

Он проник глубже, достигая полного слияния. Она задрожала, неимоверный восторг переполнял ее снова. В ее торжествующем крике послышалось недоверие, переходящее в буйную радость.

Только тогда Пэйджен, запрокинув голову, осмелился на решительный финиш: хрипло застонав, он заполнил своим горячим семенем ее лоно. Он спохватился, не положили ли они начало новой жизни той ночью, но мысль была слишком неясна, и было поздно испытывать опасение или сожаление. Потому что к тому моменту чудо уже свершилось. Все, что он мог осознать, было бесконечное возвращение домой и ее любовь. Любовь, на которую он уже не надеялся. Он мог бы поклясться, что воздух наполнился ароматом роз и жасмина, когда он в последний раз застонал, не отрываясь от ее кожи, и забылся от счастья.

– Ты грязный.

Они наконец-то добрались до кровати и устало растянулись, даже не сняв остатков одежды. Слова Баррет прозвучали ласковым, полунасмешливым обвинением. Ее голова покоилась на плече Пэйджена, а пальцы лениво перебирали жесткие черные завитки под ее щекой.

– Гм-м-м.

– Ты весь покрыт сажей, и от тебя пахнет.

– Я и не сомневался в этом.

– Ты чуть не погиб на пожаре! – добавила Баррет почти серьезно.

– А ты бы пожалела об этом, маленькая колдунья?

Пальцы Пэйджена прошлись по изгибу ее бедра, внезапно напрягшегося. Баррет помедлила с ответом: она была слишком пресыщена, слишком утомлена, чтобы мгновенно почувствовать возбуждение. Его пальцы сжались сильнее.

– Хорошо, грубиян. Ты не собираешься встать, пока не получишь немедленного ответа...

– О, я встану и за меньшее вознаграждение, – угрюмо сказал Пэйджен. – Мне кажется, такая искусная кокетка, как ты, могла бы заставить меня встать... э-э... даже только взглянув в мою сторону.

Краска бросилась в лицо Баррет, как только она вспомнила их ожесточенное слияние, их отчаянную взаимную страсть всего несколько минут назад. Ее глаза затуманились от воспоминаний, и она тихонько вздохнула.

– Да, хвастун, я бы пожалела.

Ее пальцы рыскали по его груди, пока не наткнулись на сосок. Она улыбнулась, когда он вздрогнул от ее прикосновения.

– Я бы сожалела об этом больше, чем ты можешь себе представить, – сказала она мягко. – Гораздо больше, чем надо. И я, должно быть, сошла с ума, чтобы признаться в этом.

Но ее слова сопровождались несильным толчком в его грудь, а потом ее пальцы прошлись по его бедрам. Он напрягся немедленно, его мужественность воспрянула, похожая на гладкое литое копье, заполняющее ее пальцы.

– О Боже, Angrezi. Что ты со мной делаешь!

Баррет улыбнулась таинственной улыбкой женщины, уверенной в ее власти над мужчиной, женщины, ставшей храброй в своей любви.

– Так тебе нравится дразнить меня, маленький сокол? – резко выдохнул Пэйджен, опираясь на локоть, чтобы взглянуть в ее лицо. Он нетерпеливо содрал с себя бриджи и поймал ее за плечи, заставив усесться верхом на него.

– Пэйджен, я...

В его глазах сверкнули темные молнии.

– Теперь уже поздно жаловаться, Angrezi. Ты разбудила зверя, и тебе придется прокатиться на нем.

Говоря эти слова, он то поднимал, то опускал ее, дразня ее запылавшее лоно своим пульсирующим копьем. Не ослабляя контроля, он касался ее, проникал внутрь, а затем отступал снова и снова. Баррет вцепилась в его плечи и изогнулась дугой.

– Пэйджен!

– Ты хочешь меня, Angrezi? Тебе это так же необходимо, как и мне?