А они были огромны. Цезарь никогда не упускал возможности потребовать к себе соответствующего его происхождению почтения — в степени, чрезмерной даже по римским «стандартам». Мысль о происхождении от Венеры в него вдалбливали с малых лет. Семейный дом казался подобием святилища имени Юлиев. Стены атрия, расположенного за портиком, повторяющим черты храма, были увешаны мрачными изображениями, восковыми посмертными масками государственных чиновников, свидетельствующими о почестях, завоеванных семейством в прошлом. Портреты соединяли нарисованные линии, уходящие назад во времени — к герою-троянцу, и далее — к богине. Чужеземные наблюдатели, вне сомнения, понимали степень воздействия подобного зрелища на впечатлительного ребенка. «Трудно представить себе более впечатляющую сцену для юноши, стремящегося заслужить славу путем добродетели».[86] Сами римляне называли детские души «пылающими факелами».[87] Наследник великого дома, обнаруживший несоответствие традициям своего рода, становился объектом презрения. «Страшно, когда люди могут пройти мимо него и сказать: «Почтенный старинный дом, бедный ты бедный, какой никчемный новый хозяин в тебе поселился!»»[88] В случае Цезаря созерцание прежней славы семейства могло только подчеркнуть нынешний недостаток почестей. Да, отец его был претором, но не консулом. Да, когда он проходил по Форуму, за ним тянулась свита клиентов, однако он не мог назвать ни одного города или провинции, настолько полного его клиентами, чтобы он мог сравняться в этом с самыми величайшими из семейств. Помпеи, например, мог мобилизовать целую полосу территорий на востоке Италии. Вероломный и жестокий Страбон был образцовым папашей. Помпеи даже научился читать, изучая хвалу деяниям своего родителя. Напротив, нам ничего не известно о том, что читал юный Цезарь, мы знаем только, что он писал. Должно быть, темы его сочинений показались современникам значительными, иначе память о них не дошла бы до нас. Одно из них было написано как «хвала Геркулесу»,[89] величайшему из греческих героев, внебрачному сыну Юпитера, своими подвигами заслужившему бессмертие. Другое рассказывало об Эдипе.
Что бы Цезарь ни думал о своем родителе — молчание источников не позволяет нам высказать определенного мнения, — несомненно одно: перед его глазами был куда более впечатляющий образчик карьеры. Проведя год в качестве претора, отец Цезаря был назначен на пост наместника Азии — самое доходное место. Устроить такое назначение можно было, только дергая за самые главные из натянутых за сценой веревок. Митридат еще только готовился к вторжению, однако Марий уже устраивал себе нечто вроде генерального командования на востоке. Внезапное возвышение свояка попахивает участием полководца. Когда сперва восстание италиков, а потом гражданская война охватили Римскую Республику, Марий продолжал являться патроном своих родственников Юлиев. Перед самой своей смертью, во время кровавого седьмого консульства, он намеревался возвести молодого Цезаря в жрецы Юпитера, место которого оставалось вакантным после вынужденного самоубийства предшественника, и его мог занимать только патриций. Цезарю тогда было всего тринадцать, и место это было уготовано для мальчика, который тут же был втянут в водоворот гражданской войны.