Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

В подготовке к этому мгновению не допускалось никаких задержек. В латинском языке, языке римлян, отсутствовало слово «младенец», свидетельствуя тем самым о том, что ребенок никогда не бывает слишком юн для закалки. Новорожденного туго пеленали, чтобы придать ему очертания взрослого, его «месили» и «лепили», а мальчикам надрывали крайнюю плоть, чтобы она растягивалась. Старорежимная республиканская мораль и новомодная греческая медицина предписывали дитяти кошмарный режим из голодания и холодных купаний. Столь суровое воспитание вносило свою лепту в и без того крайне высокую детскую смертность. Было подсчитано, что лишь двое из троих маленьких римлян переживали первый год своей жизни, и что зрелости достигали менее 50 процентов от этого числа. Смерть детей являлась неизменным спутником семейной жизни. В восприятии подобных утрат общество требовало от родителей твердости кремня. Чем в более юном возрасте умирал ребенок, тем меньше эмоций следовало обнаруживать; посему даже было принято считать, что «если ребенок умирает в своей колыбели, то смерть его не стоит оплакивать».[83] Тем не менее сдержанность не обязательно подразумевала безразличие. Надгробия, стихи и личная переписка отражают ту глубину любви, которой были наделены родители-римляне. Строгое обращение с ребенком не было отражением осмысленной жестокости. Напротив: чем суровее были родители, тем больше любви подразумевало подобное обращение.

Методы воспитания Цезаря прославились своей строгостью, и его мать Аврелия запомнилась последующим поколениям римлян как образец родительницы; причем настолько идеальной, что, по словам современников, она даже сама выкармливала грудью своих детей. А этого, как утверждают злые историки, женщины из высших слоев общества старались избежать, вопреки требованиям гражданского долга, напоминавшего о том, — хотя это было известно всем, — что женское молоко передает характер кормилицы. И хотя молоко рабыни не могло идти ни в какое сравнение с молоком благородной римлянки, безответственные аристократки, отдававшие своих детей на попечение кормилицы, заведомо ставили под угрозу будущее своих детей. Тем не менее они так поступали, что явно и недвусмысленно свидетельствует о нравственном упадке. В похвальбе Аврелии, заявлявшей, что она посвятила себя воспитанию детей, звучала горделивая, но анахронистическая нотка.

Являясь поборницей системы республиканского материнства, подрастив детей, она занялась их образованием. Гай не являл собой единственный объект внимания Аврелии. Кроме сына у нее было две дочери, Юлия Большая и Юлия Младшая. Римляне полагали, что девочек следует подвергать такой же «лепке», как и мальчиков. И тем и другим прописывались физические и интеллектуальные упражнения. Мальчик тренировал свое тело для войны, девочка — для чадородия, однако и тех и других заставляли напрягаться до истощения. С точки зрения римлян, самопознание достигалось путем познания собственной выносливости. Лишь определив пределы ее, человек мог считать себя подготовленным к взрослой жизни.

Так что незачем удивляться тому, что у римских детей оставалось немного времени для игр. Временем Римской Республики датируется очень мало игрушек; гораздо больше сохранилось их от последующего периода, когда давление общества, требовавшего воспитывать добрых граждан, пошло на убыль. Однако при всем том дети оставались детьми: «Когда они подрастают, никакая угроза наказания не может удержать их от игр, которым они предаются со всей своей энергией».[84] У девочек, безусловно, были куклы, поскольку брачный обряд требовал посвящения их Венере. Мальчики, тем временем самозабвенно играли с волчками. Игральные кости, похоже, имели «ранг» всеобщего наваждения. Во время свадьбы жениху полагалось одаривать детей монетами или орехами, которые те могли потом использовать в качестве ставок в игре. Однажды, в самый серьезный миг своей жизни, Цезарь упомянул о жребии, и симпатии к этой метафоре он, несомненно, сохранил с детства. Но даже во время игры в кости за ним следила невозмутимая Аврелия, столь же стремившаяся «управлять его поведением во время игр, как и когда он был погружен в занятия».[85] Возможно, именно от матери Цезарь научился своему величайшему мастерству — умению отличать оправданный риск от риска безрассудного.