Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

Отбытие Цезаря ничуть не притушило скандал. Массовая истерия, окружавшая поступок Клодия, затмила даже возвращение Помпея. Вопреки всем тревогам оно произошло без особого шума. Отказавшись от марша на Рим, возвратившийся проконсул распустил свое войско и направился к столице «без оружия и свиты, кроме нескольких ближайших друзей, словно бы возвращаясь после отдыха за границей».[163] Помпеи умел блеснуть простотой. Толпы, собиравшиеся на его пути, успели доприветствоваться до хрипоты. Труднее было произвести впечатление на соперников в Риме. Теперь, когда у них уже не было причин опасаться Помпея, они могли сконцентрировать все свое внимание на более приятном деле и попытаться подогнать полководца под общий размер. На радость врагам первое публичное выступление его окончилось провалом. Произнесенная Помпеем речь, соединявшая в себе помпезность с ложной скромностью, явилась для его врагов прекрасной мишенью. Пока полководец любезно хвалил Сенат за разоблачение заговора Катилины, Красе немедленно вскочил с места и принялся до небес превозносить Цицерона в нелепо преувеличенных тонах; он говорил, что не может посмотреть на собственную жену или дом, чтобы не поблагодарить Цицерона за их существование. В восторге был сам Цицерон, сумевший не заметить иронии. Помпеи всегда являлся его кумиром, и слышать подобные хвалы себе в присутствии великого человека было подобно райскому наслаждению. Тем не менее даже он сумел заметить, что его герой выслушивал речь Красса с легким «раздражением».[164]

Едва ли это было сколько-нибудь удивительно. Помпеи уже многое знал от Цицероне. В предыдущем году, когда он еще находился в Греция, на стол его шлепнулось внушительное, размером в целую книгу «рекламное послание» от бывшего консула, который решил сравнить собственные достижения с деяниями нового Александра. Помпеи ответил испепеляющим презрением. Холодный ответ его героя оказался весьма болезненным для Цицерона, все еще скрывавшего под надменностью чувство неуверенности в себе. Цицерон утешал себя тем, что Помпеи, возможно, ревнует, однако отпор ранил не просто его тщеславие, но и повлиял на все представление о будущем Рима. Как часто случалось у Цицерона, оба эти понятия были тесно взаимосвязаны. Да, конечно, именно он спас Республику, однако следует признать, что он никогда не смог бы сделать этого без помощи своих сограждан. Год его консульства стал не только его, но и их звездным часом. Конечно же, следует сохранить это ощущение общности. И что представляет собой Республика как не союз общих интересов и правосудия? Естественно, самому Цицерону, как «спасителю этой страны», надлежит оставаться у кормила, однако он готов любезно согласиться на то, чтобы и остальные крупные фигуры, и в особенности Помпеи, также получили по своей роли. Все сограждане — сенаторы, всадники и беднота — должны жить в согласии. Личный интерес должен подчиняться интересам Рима.

Произнесенная в качестве манифеста речь, конечно, являлась описанием сказочной страны. Вряд ли сам Цицерон не был подвержен честолюбию. Свобода и возможность добиться консульства человеку со стороны не могут существовать в обществе, где каждый знает свое место. Этот парадокс мучил Цицерона всю жизнь. Его представления о будущем, сколь бы непрактичными они ни были, являлись результатом многих и мучительных размышлений. Цицерон с гордостью видел в себе наследника самых благородных традиций республики. А среди них главенствовало честолюбие и долг. Если нарушить его, к власти станут прорываться преступники, и начнут появляться тираны. С Катилиной справились — однако у него должны оказаться последователи. Важно, чтобы и их вовремя уничтожили. В конце концов, на что остается надеяться Республике, если ее великие люди перестанут быть добродетельными?

Страсть, с которой Цицерон защищал свое мнение, не позволяла ему отнестись снисходительно к выходке Клодия. Бесспорно, совершить столь оскорбительную выходку мог лишь человек, являвшийся находящимся в стадии становления новым подобием Катилины. К растущему волнению Цицерона добавлялось ощущение того, что Сенат смыкает свои ряды, как было и в славные дни его консульства. Невзирая на тот факт, что закона, назначающего ответственность за осквернение таинств Благой Богини, просто не существовало, складывавшееся общественное мнение решительным образом начинало считать подобный поступок преступлением. Проведенное голосование показало, что Клодий должен быть предан суду. Количество поданных за это голосов отражало не только степень искреннего возмущения, но, как было заведено в Риме, и яд личной ненависти. Клодий не мог испытывать недостатка во врагах. И главным среди них, конечно, являлся Лукулл.