Рубеж

Член Ставки, маршал Клим Ворошилов, первым войдя в кабинет, застыл приворожено, и челюсть у него отпала. У вошедшего вслед за ним Буденного реакция была такая же. Оба изумленно таращились на Царские портреты. У вошедшего Берии упало с носа пенсне и выпал из рук чемодан, который он принес. Внешне слабее всех отреагировал бровастый Молотов — только брови слегка приподнялись и головой покачал. А вот с маршалом Шапошниковым едва плохо не сделалось. Больное сердце не выдержало вдруг, увидав из-за спины Василевского возникший взгляд своего бывшего Верховного Главнокомандующего, которого предал 24 года назад. Стоящему перед ним Василевскому было резко проще, он, сидя в окопах, просто узнал об Отречении и вступлении в светлое будущее. Он не предавал. Да и был он тогда мальчишкой двадцатилетним. Сейчас генерал-лейтенант Василевский стоял с призакрытыми глазами и думал хаотичными думами: что ж это тут происходит? Сначала в предбаннике секретарь Саша огорошивает, едва сердце не выскочило, а теперь — нате вот, портретики...

Бывшему полковнику царской армии, маршалу Советского Союза Шапошникову было резко хуже. В справочнике «Командиры РККА» про него значилось: «Активно перешел на сторону восставшего народа в феврале 1917 г.» Очень активно начала вдруг вспоминаться та активность. Держась за сердце и глубоко дыша, активно отогнал нахлынувшее.

И все замершие перед портретами разом повернули свои головы к сидевшему на своем месте Хозяину, уж не началось ли чего похуже той июньской истерики с прострацией? Тогда они так же, все гурьбой, вошли в этот кабинет (а он решил, что его убивать пришли) и заставили очнуться, взять себя в руки и быть тем, кем был до этого — знаменем. Без знамени рухнет все. А ему тогда не хотелось быть знаменем, ему не хотелось ничего. 500 тысяч тонн снарядов захвачено в первые три дня. А три сотни советских снарядных, пороховых и патронных заводов работают на вермахт, а это только снарядных корпусов — 100 миллионов в год, да пороха — 100 тысяч тонн за это же время.

Как булькает в его дрожащей глотке вода, которую он пил перед микрофоном, слышала вся страна, слышал весь мир. И, главное, все услышали то, чего никогда больше не предполагали услышать. Ждали: «Дорогие товарищи!», а услышали:

— Дорогие братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои!..

Поднял глаза на всех разом и услышал то, что они сейчас слышат, от портретов исходящее: «Ну, здравствуйте, товарищи-граждане, убийцы, храморазорители, отниматели-ломатели...»

— Лаврентий, принес? Что, целый чемодан? Давай сюда, на стол передо мной. Вячек, сделай так, чтобы портреты на том торце стола ко мне были обращены. Рассаживайтесь.

Бровастый Молотов, сделав, как приказано, зло зыркнул на Хозяина. Еще ни разу он не допускал себе называть его так при третьих лицах. Рассевшись, все напряженно молчали, глядя перед собой. Хозяин же был занят содержимым чемодана, лежащим перед ним. Вскоре и все стали смотреть на то, чем было так увлечено внимание Хозяина. А он поднял глаза на портрет Царицы и произнес тихо:

— Вячек, когда твоя жена последний раз была в лазарете?

Бровастый-лобастый Молотов вздохнул глубоко и ответил:

— По-моему, никогда, у неё здоровье, как у Джесси Оуэнса.

— Что она здорово здорова, это известно всем. Я спрашиваю, когда она со своим здоровьем приходила в лазарет, чтобы помогать выхаживать раненых бойцов?

Тут все члены Ставки ВГК оторопело воззрились на Хозяина. Они привыкли ожидать любого хозяйского выверта, но не такого. Опять же портреты... Он же, опустив глаза, снова занялся лежащими перед ним бумагами и предметами.

Все сидящие кристально ясно поняли, что прозвучавший вопрос неизбежно относится и к их женам, а значит, и к ним самим. Надо было что-то отвечать, но что отвечать на столь неслыханно-невозможный и, в общем-то, дурацкий вопрос? Какие раненые бойцы? Уж не те ли, что миллионами в июле ты гнал в безнадежную атаку, когда надо было зарываться в землю и обороняться?!

— Вячек, — Хозяин продолжал рассматривать лежащие перед ним бумаги и предметы, не отрывая от них глаз, — ты очень ценный работник, а твоя Жемчужина тебе работать мешает. Вячек, ты помнишь, как твоя Жемчужина ходила с женой американского посла по дворцу в Кусково и от своего имени подарила ей две вазы стоимостью, как два линкора? Я думаю, пора твою Жемчужину вставить в другую оправу. Лаврентий, обеспечь «ювелирное исполнение».

Поднял глаза на соратников. И увидел то, что и ожидал увидеть. Дело не в том, что их жены, все старые жидовки (давно их так «окрестил») и подумать не могли о том, о чем он вопрос поднял. А дело в том, что мужья их, перед ним сидящие (и глазки бегают, а Вячек уже «проглотил» потерю Жемчужины) не понимают вообще, о чём речь. Их плоскость мышления и жизни не вмещает в принципе бескорыстной помощи кому-либо в чём-либо. И видно, как тошны им глядящие на них портреты.

И других подручных под рукой — нет!..

И не будет!

Не будет?

— Лаврентий, а эти люди? — он ткнул пальцем в бумаги и предметы.

— Будут здесь через полчаса.

— Хорошо, — поднял трубку местного. — Я знаю, Саша. Заноси.