Рубенс

1 декабря 1633 года в возрасте шестидесяти семи лет умерла инфанта Изабелла. В ее лице Рубенс потерял неизменную покровительницу, доверенным лицом которой он был много лет. Дочь Филиппа II не отличалась умом, но всегда старалась проявлять добрую волю. Она понимала, что только мир может спасти несчастную страну, правительницей которой она была. По мере своих сил она старалась защитить ее от кастильской гордыни. Наиболее преданные ей советники, и в первую очередь Спинола, поддерживали эти ее усилия. Блестящий полководец Спинола, вопреки драконовским инструкциям, которые он получил от Филиппа III, стал верной опорой брюссельского двора. Мадрид всегда мечтал об одном — ликвидировать автономию Испанских Нидерландов. Считая Спинолу слишком либеральным, его заменили кардиналом де ла Куэвой. Инфанта осмелилась противодействовать ему и в конце концов добилась, чтобы его отозвали. Она могла считать это своей победой. Но, по сути дела, она ничего не выиграла. Ла Куэву заменил более терпимый Айтона, но, по существу, все осталось, как было, потому что и Айтона находился в плену испанских инструкций, которые не менялись. Таким образом, каковы бы ни были добрые намерения инфанты, она всегда оставалась орудием в руках Мадрида. Мир праху ее!

Инфанта умерла в чрезвычайно критический момент. Страна доведена до крайности. Духовенство ропщет, дворянство на волосок от открытого восстания. Но и это не отражается на испанской политике. Испания посылает в Нидерланды нового правителя. Имя его уже объявлено, оно широко известно — это родной брат короля, дон Фердинанд, кардинал-инфант. Король щедр на посулы: «…мы намерены дать нашим странам покой и довольство, какими они пользовались до сих пор, и твердо решили скорее пожертвовать нашей жизнью, королевствами и владениями, которые господь вверил нашему покровительству, чем отступиться от его справедливого дела». Итак, все останется по-прежнему. У Испании есть заботы поважнее, чем благополучие ее нидерландских подданных. В сговоре с венском двором она, как и раньше, мечтает расправиться с Соединенными Провинциями и разрушить их союз с Францией, ибо французы поддерживают шведов в их борьбе против императора и угрожают испанским коммуникациям в Лотарингии. Вообще после смерти Густава II Адольфа ^[246]Габсбурги в Вене и в Мадриде воспрянули духом. Они считают, что настал благоприятный момент, чтобы разбить протестантских князей, лишившихся своего прославленного союзника. Словом, политическая игра запутывается!

Смерть, как правило, пробуждает воспоминания у тех, кто остался в живых. Она представляет в более четком свете некоторые поступки покойного, помогает отбросить второстепенное и дать оценку главному. Стоит утихнуть волнению, которое мы называем жизнью, и нам начинает казаться, что теперь мы можем составить окончательное мнение о покойном, подвести итог своим взаимоотношениям с ним. Вот уже десять лет Рубенс активно участвует в политической жизни своей страны. Он верно служил инфанте, и стало быть, испанской политике. Рубенс нередко сурово осуждал испанцев. Но желание играть роль брало в нем верх над всеми другими соображениями, и в переговорах с Голландией он оказался на стороне Испании. Он оказался с теми, кто хотел его использовать. Его соотечественники не захотели… Они не считались с тем, что этому разночинцу уже приходилось вести переговоры в Голландии, Испании и Англии и его личное обаяние одержало немало побед. Несмотря на свое быстрое продвижение, Рубенс не мог играть среди своих земляков первостепенную роль. Ему всегда приходилось уступать дорогу посредственным и бездарным людям, которые были выше его по рождению. Он называл себя «преданным слугой» тех, кто был недостоин мыть его кисти. В своих письмах он смиренно целовал им руки или ноги — в зависимости от титулов. Но Рубенс отнюдь не заблуждался в оценке королей и министров. Он знал, что это самые обыкновенные люди — и, как все люди, они являют собой причудливую смесь пороков и добродетелей. Да и он сам разве был исключением из общего правила? Вовсе нет! Разве он не пытался, словно утопающий, цепляться за свою последнюю неудавшуюся дипломатическую миссию? Разве не надеялся до последней минуты сыграть роль в переговорах? Враги его утверждали, будто им двигало честолюбие и тщеславие. О противнике всегда судят по поверхностным признакам. Никому словно и в голову не приходит, что страсть к общественной деятельности, проявляемая с таким упорством, может быть вызвана глубокой неодолимой потребностью — она толкает человека на многие компромиссы, он готов претерпеть мучительные унижения, лишь бы не отказаться от своей страсти.