Рубенс

Поверенный в делах Дании в Гааге Иосиас Восберген нанес Рубенсу визит. Рубенс тотчас воспользовался этим, чтобы испросить у инфанты позволения вступить в переговоры с датчанином. Он жаждет вернуться на ристалище. Он сопровождает Восбергена в Брюссель, чтобы тот изложил инфанте свои намерения. Речь идет все о том же труднодостижимом мире, в переговорах о котором Рубенс жаждет участвовать. Поездка его дала самые скудные результаты. Изабелла посоветовала Рубенсу обратиться к Спиноле, который находится в Мадриде. Рубенс повиновался. Но поскольку Восберген не облечен никакими полномочиями, испанцы не придают значения его предложениям. Однако стоит Рубенсу обнаружить в письме Спинолы фразу: «Само собой разумеется, испанский король весьма расположен заключить мир со странами, которые с ним воюют» ^[205], как Рубенс усматривает в этом намек на перемену политики и тотчас уведомляет об этом Бекингема.

Со своей стороны, Жербье в переписке с Рубенсом вновь затрагивает прежнюю тему: хотя Испания никак не ответила на ее шаги, Англия по-прежнему готова заключить соглашение. Рубенс опять начинает осаждать Спинолу и побуждает его к действиям. Он даже поддерживает некоторые жалобы Жербье на испанцев. Однако он не говорит всего, что думает. С Пьером Дюпюи он более откровенен. Он находит, что Спинола «бессилен справиться с беспечностью и леностью — врожденными пороками испанцев, которые этот народ еще всячески старается усугубить» ^[206]. Он настаивает на том, чтобы переговоры, если уж они начнутся, велись полномочными представителями, которые не были бы обязаны «постоянно сообщать о них в Испанию, чтобы получать оттуда приказания и инструкции». Он хотел бы, чтобы инфанта могла «на равных правах вести переговоры с Великобританией» ^[207].

На этот раз Мадрид отнесся к делу всерьез: Филипп IV потребовал, чтобы инфанта предъявила ему переписку Рубенса, касающуюся этого вопроса. Художник торжествует: никто не поймет этих писем, частью зашифрованных, частью написанных по-фламандски. В них дела общественные переплетаются с частными. Надо найти человека, которому их можно доверить. Но не пожелает ли испанский король, чтобы их привез сам Рубенс? Филипп IV спрашивает мнение хунты. Хунта дает благожелательный ответ, король тоже не возражает. «Но, — делает он собственноручную приписку, — не надо оказывать давление на Рубенса. Пусть решит сам, хочет ли он совершить это путешествие». Нельзя сказать, чтобы это было любезное приглашение. Не важно! Главное, Рубенс достиг своей цели. Быть может, он надеется оказать помощь Спиноле, которого всё еще задерживают в Мадриде. Деятельный Рубенс убежден, что маркиз «использует все свое дарование и добрую волю, чтобы вырвать испанского короля и его министров из глубокой спячки, в которую они погружены, дабы они, наконец, прозрели и положили конец страшным бедствиям Европы». Инфанта и Спинола — вот люди, достойные власти. Зато остальные… «Все европейские дела в настоящее время запутались, да и немудрено, поскольку они в руках людей неспособных или неопытных» ^[208].

Последнее письмо Пьеру Дюпюи: «Мы находимся на полпути между миром и войной и, испытывая все бедствия и внешние тяготы войны, не пользуемся никакими преимуществами мирного времени. Антверпен мало-помалу чахнет, он проживает свой капитал, от коммерции, которая могла бы его поддержать, не осталось и следа». Сообщив своему корреспонденту различные новости, Рубенс объявляет: «Боюсь, что наша переписка на несколько месяцев прервется, ибо мне предстоит совершить большое путешествие» ^[209].

XI НА ШАХМАТНОЙ ДОСКЕ ЕВРОПЫ (1628–1630)

Рубенс пересек территорию Франции с молниеносной быстротой. Он позволил себе только небольшой крюк — проехал через Ла-Рошель. Вот уже целый год героическая крепость сопротивляется жестокой осаде. Однако конец близок. Весной по приказанию Ришелье на реке построили плотину. С тех пор город отрезан от моря. Англичане два раза пытались оказать помощь осажденным, но потерпели неудачу. Скоро голод сломит сопротивление мужественных ла-рошельцев. В письме к своему другу Пейреску Рубенс говорит о том, что осада Ла-Рошели — «зрелище, достойное самого глубокого восхищения» ^[210]. Но несколько месяцев спустя, когда Пьер Дюпюи составит надпись, прославляющую военный подвиг французов, Рубенс сурово заметит: «Будем надеяться, что автору представится случай блеснуть своим стилем, прославляя более достойный сюжет, когда победа, одержанная над чужеземцами, заставит померкнуть лавры, завоеванные в междоусобной войне».