Ртуть

Даниель был зачарован.

– Так вы предлагаете своего рода пакт.

– Мы с вами избавим мир от Джеффриса и Апнора. Я получу свою Абигайль, а вы проживёте год или сколько уж там даст Господь в мире.

– Мне не положено мычать и телиться, сержант…

– Валяйте, профессор! Мои люди все время так делают.

– …но позвольте напомнить вам, что Джеффрис – лорд-канцлер королевства.

– Ненадолго, – отвечал Шафто.

– Откуда вы знаете?

– Он практически объявил это своими действиями! Вас бросили в Тауэр за что?

– За сношения с Вильгельмом Оранским.

– Так это измена! Вас должны повесить, выпотрошить, четвертовать! Но вам сохранили жизнь – почему?

– Потому что я – свидетель рождения принца и как таковой могу подтвердить законность следующего короля.

– И если Джеффрис теперь решил вас убить, что это означает?

– Что он предал короля… Боже мой, всю династию! – и готов бежать из страны. Да, теперь я понимаю ваши резоны. Благодарю за терпение.

– Учтите, я не предлагаю вам взяться за оружие или сделать что-то иное супротив вашей природы.

– Некоторые оскорбились бы, сержант, но…

– Хотя главный источник моих несчастий – Апнор, Джеффрис – первопричина, и я, не колеблясь, взмахнул бы саблей, если бы он случайно подставил мне шею.

– Приберегите саблю для Апнора, – отвечал Даниель после некоторого раздумья.

На самом деле он давно принял решение, но сделал вид, будто размышляет, не желая оставить впечатление, что для него это пустяки.

– Так вы со мной.

– Не столько я с вами, сколько мы с большей частью Англии, и Англия – с нами. Вы говорили о том, чтобы своими руками убить Джеффриса. Я скажу, что, будь мы вынуждены полагаться на мощь ваших рук, в коей я нимало не сомневаюсь, нас ждало бы поражение. Но коль скоро, как я полагаю, Англия с нами, нам довольно будет разыскать его и сказать громко: «Это милорд Джеффрис», и смерть его воспоследует закономерно, как шар, положенный на наклонную плоскость, неотвратимо скатится вниз. Вот что я имею в виду, когда говорю о революции.

– Так французы называют мятеж?

– Нет, мятеж – то, что затеял герцог Монмутский: мелкое возмущение, аберрация, обречённая на провал. Революция подобна кружению звёзд вокруг полярной оси. Ею движут неведомые силы, она неумолима, и люди мыслящие способны понять её, предсказать и употребить к своей выгоде.

– Тогда мне лучше отыскать мыслящего человека, – задумчиво пробормотал Шафто, – а не тратить ночь на жалкого неудачника.

– Я просто до сего момента не понимал, как могу употребить революцию к своей выгоде. Я делал всё для Англии, не для себя, и мне не хватало организующего принципа, чтобы придать форму моим планам. Никогда я не отваживался думать, что уничтожу Джеффриса.

– Как вор и солдат удачи, всегда рад подсказать вам низкие преступные мысли, – ответил Боб Шафто.

Даниель ушёл в полумрак к столу и вытащил из бутылки свечу. Потом быстро вернулся и зажёг её от свечи Боба.

Тот заметил:

– Я видел, как знатные люди умирали на поле боя, – реже, чем мне хотелось бы, но всё же достаточно, чтобы знать: это ничуть не похоже на картины.

– Картины?

– Ну, знаете, когда Победа спускается в солнечном луче, тряся голыми грудями, дабы возложить лавровый венок на чело умирающего, а Дева Мария соскальзывает по другому…

– Ах да. Такие картины. Да, я вам верю.

Даниель шёл вдоль круглой стены, держа свечу близко к камню, чтобы надписи, оставленные узниками на протяжении веков, отчётливее выступали в её свете. Он остановился перед незаконченной системой дуг и лучей, процарапанной поверх старой наскальной живописи.

– Не думаю, что закончу чертёж, – объявил он несколько мгновений спустя.

– Сегодня мы не уйдём. У вас скорее всего будет ещё неделя, может, больше. Нет надобности бросать работу.

– Это древние воззрения, ранее имевшие смысл, но теперь они перевернулись вверх тормашками и представляются мешаниной нелепых умствований. Пусть остаются здесь с прочим старьём, – сказал Даниель.

Замок Жювизи

ноябрь 1688

От мсье Бонавантюра Россиньоля, замок Жювизи

Его Величеству Людовику XIV, в Версаль

21 ноября 1688

Сир!

Отцу моему выпала честь служить Вашему Величеству и Вашего Величества августейшему родителю в качестве придворного криптоаналитика. В искусстве дешифровки батюшка вознамерился обучить меня всему, что знал сам. Движимый сыновней любовью и рвением подданного услужить государю, я учился со всем тщанием, какое дозволяли мои скромные способности, и, когда несколько лет назад батюшка скончался, передав мне лишь десятую долю своих познаний, я тем не менее подошёл на роль Вашего Величества криптоаналитика лучше любого другого в христианском мире, не по моим достоинствам (коими не обладаю), но по отцовским и по тому упадку, в коем пребывает криптография средь невежественных народов, окружающих Францию, как некогда варвары окружали могучий Рим.