Ртуть

Боб Шафто попытался рассердиться, но без особого результата. Англичанин познатней или побогаче сказал бы: «Знаешь, что…», однако Боб лишь стиснул зубы и попытался сесть. В этом он преуспел больше – поначалу, – ибо Элиза была девушка миниатюрная. Тут из-за шелковистого занавеса вынырнула рука с маленьким турецким кинжалом. Изящный клинок дамасской стали, нацеленный в левый глаз, принудил Боба снова лечь на спину.

– Демонстрация очень важна, – продолжала Элиза, вернее прорычала, поскольку ей было по-прежнему очень больно. – Ты приходишь и говоришь красивые слова о чести, ожидая, что я бухнусь в обморок и выкуплю тебе Абигайль. Я много раз слышала, как мужчины распинаются о чести при дамах и забывают о ней, когда похоть или телесный страх берёт верх над показным благородством. Как кавалеры, которые бросали дорогое оружие и пышные стяги, убегая от восставшей черни. Ты не хуже их, но и не лучше. Я не стану помогать тебе оттого, что растрогана твоею любовью и пустозвонством о чести. Я помогу тебе, потому что не хочу, как волна, уйти в песок на заброшенном берегу. Господин Мансар может строить королевские замки, чтобы оставить свой след в жизни, ты можешь жениться на Абигайль и наплодить целый клан Шафто, но, если я оставлю по себе память, это будет как-то связано с рабством. Я буду помогать тебе постольку, поскольку это служит моей цели. Выкуп одной девушки моей цели не служит, но Абигайль может быть полезна мне в чём-то другом. Я должна подумать. Покуда я думаю, она будет рабыней Апнора. Если она тебя и помнит, то лишь как труса и перебежчика. Удел твой жалок. С течением скорбных лет ты, возможно, оценишь мудрость моей позиции.

Тут разговор (если это можно назвать разговором) нарушило мощное «кхе» из другого конца комнаты: галлоны воздуха выталкивали флегму из дыхательных путей.

– Кстати о позициях, – произнёс хриплый голландский голос, – не будете ли вы с вашим кавалером так любезны отыскать себе другую? Поскольку спать из-за вас невозможно, я намерен хотя бы поесть.

– Со всей охотой, минхеер, но ваша жиличка приставила мне к глазу кинжал.

– Вижу, с мужчинами ты ведёшь себя хладнокровнее, чем с женщинами, – шёпотом заметила Элиза.

– Такие, как ты, никогда не видят мужчин хладнокровными, разве что через щёлочку в заборе, – возразил Боб.

Хозяин дома – седой здоровяк лет пятидесяти пяти – снова громко прочистил горло. Бровями его Бог не обидел; сейчас он поднял одну, словно мохнатое знамя, и смотрел из-под неё на Элизу – типично для астронома, привыкшего глядеть одним глазом.

– Доктор предупредил меня, что следует ожидать странных гостей, однако ничего не сказал о деловых сношениях.

– Некоторые назвали бы меня шлюхой, а кое-кто и не без основания, – отвечала Элиза, предостерегающе глядя на Боба, – но в данном случае вы ошиблись, мсье Гюйгенс. – Дело, которое мы обсуждаем, никак не относится к сношению, которое мы имели.

– Тогда к чему заниматься ими одновременно? Неужто вы настолько торопитесь? Так ли ведут дела в Амстердаме?

– Я пыталась прочистить ему мозги, дабы он лучше соображал, – сказала Элиза, выпрямляясь, потому что спина у неё заболела, а корсаж давил на рёбра.

Боб резким движением отвёл её руку и сел, так что Элиза кувыркнулась назад. Она бы приземлилась головой, если бы он не поймал её за плечи и не развернул – а может быть, он сделал что-то в равной степени сложное и опасное. Элиза – когда всё было позади – поняла только, что сердце у неё оборвалось, голова кружится, волосы упали на лицо, а кинжала в руке нет. Боб, выставив её перед собой, как ширму, одной рукой натягивал штаны. Другой рукой он крепко, как уздечку, держал её кружевной воротник.

– Никогда не выпрямляй руку, – тихо объяснил это, – это показывает противнику, что ты не можешь сделать выпад.

В благодарность за урок фехтования Элиза крутанулась так, чтобы вывернуть ему пальцы. Боб чертыхнулся, выпустил воротник и натянул, наконец, штаны.

– Господин Гюйгенс, Боб Шафто, сержант Собственного королевского Блекторрентского гвардейского полка. Боб, это Христиан Гюйгенс, величайший натурфилософ мира.

– Гук бы вас за такие слова укусил. Лейбниц талантливее меня. Ньютон, хоть и сбился с пути, по слухам, очень даровит. Скажем лучше, что я – величайший натурфилософ в этой комнате. – Гюйгенс быстрым взглядом пересчитал присутствующих: себя, Боба, Элизу и висящий в углу скелет.

Боб только сейчас заметил скелет и несколько опешил.

– Прошу прощения, сударь, это было безобразно…

– Не оправдывайся, – прошипела Элиза. – Господин Гюйгенс философ, ему безразлично.

– Когда я был совсем юн, сюда приходил Декарт и за этим самым столом в сильном подпитии вещал о проблеме ума-тела.

– Проблема? В чём проблема? Не вижу никакой проблемы, – бормотал Боб, покуда Элиза не придавила каблуком его ногу.

– Так что Элиза не могла отыскать лучшего места, чтобы усилить ваш умственный процесс путём избавления от лишних телесных соков.

– Кстати о телесных соках, что мне делать с этим? – спросил Боб, покачивая на пальце продолговатый мешочек.