Розы и тернии

– Матушка! Ей-ей, не знаю!

– Небось, тебе Федюша не шепнул на ушко?

– Ни словечка.

– Тебя ведь сватают.

– Ну?!

– За королевича!

– За того же самого? – упавшим голосом спросила царевна.

– Нет! О том и думать забыли! Иного сватают. Красавец, говорят, такой, что заглядеться можно.

– Ах, и про того то же говорили, – поникнув головою, сказала Ксения.

– Нет, про этого не врут.

– А скоро он прибудет сюда?

– Уж встречь ему посланы бояре к Неве-реке…

Ксения сама не знала, радоваться ей этому известию или нет. Правда, предстояло расстаться с этим опостылевшим теремом, но зато… Ах, это «зато»! Зачем оно здесь замешалось! Приходится выходить замуж за немчина белобрысого, за немилого – что новый жених может оказаться совсем непохожим на прежнего, в это Ксения не верила: у ней сложилось убеждение, что все «басурмане» белобрысы и противны.

Поэтому, когда царица спросила ее:

– Рада ль, девушка, вести такой? – царевна почти искренне ответила:

– Лучше б мне остаться с тобой и с батюшкой!

– И-и, полно, не век ведь тебе свой в терему вековать, – сказала царица Марья и отошла от взволнованной Ксении.

– Затепли свечу и сбитню подай! – приказала холопке молодая боярыня Авдотья Тихоновна, одиноко сидевшая в потемневшем покое.

При свете принесенной свечи можно было заметить, что лицо боярыни сумрачно. Какая-то дума заставляла Авдотью Тихоновну хмурить брови, и теперь морщинка над переносьем, обыкновенно малозаметная, стала глубокой и придавала злое выражение лицу. Пар тонкою струйкой поднимался из поставленной на стол чашки горячего сбитня. Авдотья Тихоновна взяла чашку, сделала несколько глотков и поставила обратно на стол.

– И пить-то одной не хочется, – прошептала она. – Ох, житье мое горькое!

На пороге появилась холопка.

– Гость прибыл, боярыня.

– Скажи, что дома боярина нет и вернется когда, не знаю.

– Да он к тебе, не к боярину! Андрей Лукич…

– А! Андрюша! Зови его, чего ж ты? Словно первый раз!

Скоро Андрей Подкинутый вошел в комнату. В нем – в теперешнем плечистом, бородатом мужчине – трудно было признать былого Андрюшу. Он возмужал, окреп. Наравне с наружностью изменились и его внутренние качества. Про его былую кротость и ласковость давно все забыли – он стал сварлив, груб и не любил давать спуску. Только по отношению к Дуняше, нынешней Авдотье Тихоновне, он не изменился – был по-прежнему всегда ласков, услужлив и предан ей всею душой. Что касается ее мужа – его он терпеть не мог; в свою очередь, и Павел Степанович его недолюбливал. Когда они встречались – того и гляди, можно было ждать ссоры. Да ссоры уже и случались; правда, это были не крупные ссоры, но все же они оставляли след в душе обоих – более разгоревшуюся ненависть. Поэтому как один, так и другой одинаково избегали встречи. Павел Степанович обыкновенно спешил уйти из дому, едва только на крыльце раздавались шаги его недруга, а Андрей Подкинутый более любил приходить в отсутствие хозяина дома. Приходил же он нередко, особенно в последнее время. Он не мог не заметить, что Дуняша далеко не пользуется счастьем в замужестве. Несколько раз он заговаривал об этом с нею, но она отвечала уклончиво и неохотно, и Андрей бросил свои расспросы. Однако подозрение его не уменьшилось от этого. Напротив, оно перешло в убеждение. Что причина не совсем приятной семейной жизни – Дуня, этого Андрей не мог допустить: он слишком хорошо знал, как молодая боярыня любит своего мужа. Стало быть, виновна тут была другая сторона, т. е. муж. Однако со стороны Павла Степановича не было ничего такого, в чем его можно было бы обвинить; с женою он обращался всегда ровно, не особенно ласкал ее, правда, но и не был грубым с нею, желания ее исполнял почти беспрекословно. Словом, казался таким мужем, каких в Москве было поискать да поискать. И, несмотря на все это, молодой человек не сомневался, что Дуняша несчастлива с Павлом. Это говорила ему постоянная задумчивость боярыни, глаза, красные от недавних слез, тяжелые вздохи, вырывавшиеся порою из ее груди. Но в чем кроется вина всего? Со стороны Павла – несомненно, но в чем? Над этим Андрей напрасно ломал голову.

– Здравствуй, Дуняша!.. Ну что, как здоровенька?

– Здравствуй, Андрей! Ничего, живу помаленьку. Присаживайся. Сбитеньку хочешь?

– Пожалуй, выпью… А мужа нет дома?

– Нет… – ответила Дуняша, подавляя вздох.

– Часто он дома не бывает?

– Да частенько.

– Дела, чай?

– Должно, дела.

– А не скучно тебе одной-то все?

– Скучно не скучно, что поделаешь! – тяжело вздохнув, сказала боярыня.

– Что ты невесела, Дуняша?

– С чего веселиться?

– Да ведь и печалиться, кажись, не с чего: дом – полная чаша, муж молодой, ласковый, любит тебя…

– Любит ли? – сорвалось с губ боярыни.

Андрей насторожился:

– Как не любит! Да разве тебя можно не любить?

– Кабы так!

– А то нет? – спросил Подкинутый и даже подался вперед корпусом, – так его интересовал ответ.

Но Авдотья Тихоновна не ответила.

Андрей молча пил сбитень.

– Друг ты мне, Андрюша? – неожиданно прервала молчание боярыня.

– Дуня! Сама знаешь… – с упреком ответил молодой человек.