Розы и тернии

– Погоди, дай срок, все скажу… К примеру, возьму я себя… Ты не гляди, что теперь я толстая стала и старовата – не век была такой. Была у меня тоже коса не хуже твоей, вот этакая, – боярыня широко раздвинула руки, показывая длину косы, – и толстенная такая; румянец играл тоже во всю щеку – румян, бывало, никаких не надобно… Да! Ну, и сердце девичье в груди билось… А известно, какое у девиц сердце – чуть взглянет молодец на молоденьку очами огневыми, оно и забьется, и запрыгает. Пришла пора, забилось оно у меня от очей молодецких. В церкви у обедни я с ним встречалась. Ну, понимаешь, тоска меня берет! Ночей не сплю, а если и засну, так во сне мне мой красавчик мерещится… А ему поворот от ворот. «Есть уже, – говорят, – у нас другой женишок, не тебе чета, богатейший». А надо сказать, что в ту пору за меня точно сватался боярин один старый-престарый, вдовый да богач на Москве первейший. Вестимо, кто своей дочери враг? Меня за него с превеликой охотой отдавали. Мне не хотелось, плакала я тайком, убивалась, думала руки на себя наложить. Ан, все повернулось словно в сказке! Пошел мой богач жених в баню париться да и упарился – сверзился с полка телом мертвым… Отец с матерью мои горевали, а я радовалась. Молодчик же мой тут как тут! «Тогда, – говорит, – не хотели выдавать за меня, выдайте теперь». Ну, помялись, помялись маленько да и выдали за него – молодчик этот мой муж теперешний и твой отец – Лука Максимович.

– А!

– Да! Видишь, как Бог устрояет!

– Премудро!

– Истинно так! Посему падать духом не след, и ты не падай, что б я тебе ни сказала, а подчинись воле родительской: отец с матерью тебе зла не желают.

– Матушка! Да говори, бога ради!..

Марфа Сидоровна мялась.

– Видишь ли, тебе замуж за Алексея Фомича идти нельзя, – вдруг выпалила она.

Аленушка ахнула.

– Боже мой! Да почему же?

– Потому… потому, – заминалась боярыня, и вдруг ее осенило: – Потому, что он женат!

– Женат?! – не веря ушам, вся холодея, переспросила боярышня.

– Да. Женат… В заморской земле женился, отцу весть уж давно прислал… А сегодня он уж, должно, в Москве с женой молодой.

– Господи! Это Алешенька, мой милый, мой соколик, женился!.. А я ждала его, тосковала! О-ох, горюшко! – плача, говорила Аленушка.

– Не убивайся, дитятко! Не стоит он… Плюнь! Все равно в девицах не останешься – другой жених есть.

– Не надо мне другого! Не надо!

– Ну, как не надо! Зачем глупости говорить. Жених хороший, богатый… Слушай! Фома Фомич – человек души добреющей. Как услышал он о сынке о своем непутном такое, индо слезы у него, у старого, на глазах выступили. «Экий такой-сякой! – обругал он Алексея, – как не стыдно девицу-то соромить! Все знали, что его она невеста, и на! Ай, грех какой! Надо это исправить… Я вдов и богат, слава богу, возьму я за себя Аленушку!» Вот счастье-то тебе привалило, Ленка! А?

Боярышня вскочила с лавки негодующая:

– За Фому Фомича?! За старика?! Противный, гадкий!.. Ни за что в свете! В монастырь затворюсь либо руки на себя наложу!..

– Аль ты ошалела? – вскричала боярыня.

– Не пойду, не пойду за него!.. Пусть сам Алексей скажет, что не люба я ему больше, тогда…

– Да ведь он женат, дурища ты не последняя!

– Пусть, пусть женат, а все люб больше Фомы Фомича! О господи, господи!

И, закрыв лицо руками, рыдая, Аленушка убежала в свою горенку.

– Вот напасть! – ударив себя по бедрам, проворчала Марфа Сидоровна.

XVII. «Люб, люб, женишок желанный»

Душило горе Аленушку. Тошно ей стало в горенке, хотелось на воздух, хотелось, чтоб ветер вольный развеял хоть частицу лютой тоски, которая терзала девичье сердце. Выбежала Аленушка из своей горницы, спустилась с лестницы, миновала сени и с крыльца бегом пустилась в сад.

А день был такой, в какие, в былое время, бывали свиданья боярышни с ее Алешенькой: теплый, но не жаркий, с легким ветерком и ясным солнышком. Деревья, слегка шурша листвою, бросали густую тень; слышно было, как где-то неподалеку нехитро чирикала какая-то пичужка…