Розы и тернии

– Что говорить? Хорошо! На трубах, это, гудят так, что дух замирает, огни блещут среди тьмы ночной, и князи да лорды эти самые едут на конях чинно. Латы звенят да серебром либо золотом отливают, шеломы блестят, перья на них развеваются…[12] Красиво и за сердце хватает, а все ж…

– Вот видишь! – не дал ему докончить Павел. – А ты все нос вешаешь! Тут что ни шаг – то диковинка. Глазей только! А в Москве что? Тоска смертельная! Да и народ хороший. Одно скверно…

– Что?

– Да что басурмане они. Вон намедни в соборе ихнем бискуп служил… И благолепно, и все такое, а не то, что у нас… Еретики – известно! С православными где ж равняться! А так народ ладный.

– На Русь тянет.

– Ты все свое! Меня так нет, хоть еще год.

– А про жену забыл?

– Ну, что жена! Коли по бабе скучать, что и будет.

– Видно, не бывало у тебя зазнобушек!

– Да и не будет – потому глупство одно.

– Ой ли?

– Право слово, глупство!

– Смотри, брат! Приглянется тебе какая-нибудь девица, хоть и женат ты – иное говорить будешь!

– Приглянется? Так что ж? Приглянулась мне тут недавно одна, на улице встретил – я ведь день-деньской по городу шатаюсь, не сижу, как ты, сиднем, – краснощекая такая, полногрудая. Из крестьяночек, кажись. А надо сказать, что я говорить маленько по-здешнему выучился.

– Ну? Когда успел?

– Успел? Слава богу! Без мала полгода здесь уж мы. Плохо говорю, а все ж кой-как могу что надо сказать. А сам все понимаю, что мне говорят. Ну так вот, приглянулась мне. Я с ней рядком пошел и начал прибирать, что в ум пришло, а потом легонько за стан ее обнял…

– Ай, греховодник! – улыбаясь, проговорил князь. – Вернемся в Москву – скажу жене твоей. Задаст она тебе!

– Погоди, погоди! Послушай, что вышло. Я ее легонечко обнял, а она меня тоже легонечко по щеке – хлясть! – досказал Павел и расхохотался.

Засмеялся и Алексей.

– Ну и что же ты?

– Ну и ничего! Отошел подальше от нее. Что… это? Слышишь?

С улицы долетал глухой шум.

– Да. Кричат чего-то, – ответил Щербинин, прислушиваясь.

Шум рос. Слышались яростные крики, бряцание и лязг оружия.

– Бой, что ли, там идет? – в недоумении проворчал Павел. – Надо пойти поузнать, – добавил он, бегом бросаясь к дверям.

В это время из соседней комнаты поспешно вошел Микулин. Он был в шеломе и с саблей. Несколько вооруженных слуг следовали за ним.

– Братцы! Берите сабли да идите за мной следом! – вскричал он.

– А что такое? – в голос спросили приятели.

– В городе бунтарят. Граф какой-то супротив королевы мятеж поднял. Пойдем биться за королеву.

– Я готов, – сказал Павел, прицепляя саблю к кушаку и надев шапку. – Любо подраться!

Князь Алексей тоже не замедлил. Все гурьбой поспешили на улицу.

V. Битва

На улицах кипела битва. Чернь, вооруженная топорами, вилами, кольями и чем попало, матросы с короткими остроносыми ножами в руках, торговцы, кто со шпагой, кто с старым ружьем – все перемешались, все потрясали оружием, неистово кричали:

– За королеву! За королеву!

На этот крик им отвечали немногочисленные голоса, вырывавшиеся из там и сям рассеянных групп: «Эссекс! Эссекс!»

– За королеву! – завопил Микулин по-русски.

– За королеву! – ответили по-русски же следовавшие за ним и вмешались в сечу.

Сразу было видно, что силы неравны: с одной стороны, чуть не все наличное население Лондона, с другой – горсть мятежников. Но эта горсть страшна своим отчаянным мужеством. Им ясно было, что дело Эссекса проиграно, оставалось только дороже продать свою жизнь. Они так и делали и рубились, кололись без устали, кидаясь один на десятерых и хрипло выкрикивая: «Эссекс!»