«Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой…»
— Что с тобой, я спрашиваю! Объясни, что случилось?
— Тише! — шепчу я.
Зачем она мешает мне слушать?
— Вот оно что! Слушает дурацкие выдумки и ревет! — Она выключает радио. — А я никак не могу понять, чего она льет слезы. Нашла из-за чего печалиться.
— Включи! — прошу я. — Мама, включи!
— Действительно! Только этого не хватало… Успокойся. Успокойся, я тебе говорю, прекрати сейчас же! Будешь из-за всякой ерунды расстраиваться — никогда не поправишься. На, выпей воды.
Я не хочу воды, я хочу слушать про Данко!
— Я хочу слушать что дальше!
— Дальше такая же чепуха, как и вначале. Фантазии экзальтированного идиота. И безграмотного к тому же. Вместо того чтобы чушь выдумывать, лучше бы делом занялся.
На гордое сердце ногой!.. Почему, почему они такие злые?!
— Ниноленьки, Тамара едет! — сообщает бабушка.
— Какая Тамара? Не болтай ерунду!
— Какая ерунда? Вот, Надя пишет! Выехала двадцатого.
— Покажи! Действительно… Что же они раньше не написали? Да еще с Риткой… К чему это — не понимаю! Таскать за собой пятилетнего ребенка. Могла бы оставить с тетей Надей. Какой это отдых — с ребенком на руках! Так что же получается? Через день-два они будут в Москве. Не знаю, пусть останавливаются у Тали. У нас нельзя — у нас тиф.
— А у Тали чахотка!
— Да, — соглашается мама, — куда ни кинь — везде клин. И так плохо, и так нехорошо.
— У нас комната больше! — решает бабушка.
— Что ты говоришь? А то я без тебя не знала!
Тетя Тамара не боится тифа.
— Тетечка Лизочка! — Они целуются с бабушкой. — Боже мой, боже мой!.. Тетечка Лизочка, мамочка, родненькая! Как исхудала, какая маленькая сделалась!.. Ниночка, мамочка, а ты совсем не изменилась! Такая же красавица! И такой же дивный цвет волос!
— Какой цвет, каких волос, бог с тобой! — отвечает мама. — Седины уже, Тамарочка, больше, чем волос.
— Где? Что ты! Совершенно не заметно. А Светлана? Подумать только — какая прелестная девочка! Боже, какая дивная кожа!
— Кожа? Что ты выдумываешь!
— Дивная, дивная кожа! — не сдается тетя Тамара. — Неужели ты не обратила внимания? Нежная, матовая, бархатная — очарование. У моей Ритки совсем не то.
Я смотрю на Риту. Она молча и серьезно усаживается на табуретку напротив меня, складывает руки на коленях. Потом она складывает руки на груди. Потом подымает их и кладет на голову. Потом вытягивает к потолку ладонями вверх.
— У меня никогда не было хорошей кожи, — сообщает тетя Тамара, опускаясь на стул. — А какая у вас светлая комната! Ниночка, сколько солнца! Ах, как мне надоела моя изба… Ниночка, можно я тебе что-то расскажу? Ты не рассердишься?
— Почему я должна сердиться? Только подожди минутку, я поставлю суп. — Мама выходит.
— Что Надя? — спрашивает бабушка. — Все храпит?
— Почему, тетечка?.. Почему — храпит?
— Она всегда храпела, как мужик. Я с ней в одной комнате не могла спать.
— Тетечка, что вы выдумываете! Ах, как вы изменились… Я вас помню в той шляпе с цветами… Как вы были хороши!
— Старость — не радость, — бормочет бабушка. — Будь она проклята! Шляпу Маруська украла, а годы украли все.
— Да, так что ты хотела сказать? — спрашивает мама, возвращаясь.
— Ты знаешь, я сегодня всю ночь плакала. Ах… Ниночка, почему все так ужасно? Я в сорок третьем году чуть не вышла замуж. Очень приличный человек. Но мама не дала.
— Почему?
— Мы уже договорились идти регистрироваться. Я ей ничего не говорила — я же ее знаю. Но в последний день все-таки не выдержала, решила сказать. Она, конечно, сразу вскинулась. «Как ты, — говорит, — можешь думать о каком-то замужестве, а вдруг Гриша жив?» Но ведь он погиб! У меня извещение. Ниночка, ты не представляешь, что там творилось. Немцы с танками, с пушками, а у наших одни винтовки. Все там погибли, на этой границе, все — никто живым не ушел. Но она говорит: «А вдруг он в плену? А вдруг вернется? Придет, а ты тут с другим». Ах, Ниночка… Ну что я должна была делать? Я не пошла. Я имею в виду, регистрироваться… Соврала, что Ритка больна. Месяца два водила его за нос. Но потом он сказал: смотри — или так, или так.
— Ты знаешь, я тетю Надю очень люблю, — говорит мама, — но тем не менее она сумасшедшая. Ты помнишь, как она расстроила твой роман с Днестровским? А с Гришей? Тоже делала все, чтобы ваш брак не состоялся. Спасла только его настойчивость.
— Ниночка, я по дороге сюда заехала к нему — я имею в виду этого человека, который делал мне предложение.
— Да. И что же?
— Женат и годовалый ребенок. Ниночка! — Тетя Тамара заливается слезами. — Я так несчастна! У меня красные глаза, да?
Глаза у нее серые.
— Если нашелся приличный человек, то как можно было упускать? Сегодня женихи на дороге не валяются.
— Особенно у нас в Кривошеино, — кивает тетя Тамара и белым кружевным платочком промокает слезы. — Начальник милиции и фельдшер — вот и вся интеллигенция.
— Ах!.. — говорит мама.
— Да и те женатые и куча детей!
— Но ты не должна отчаиваться, — вздыхает мама, — ты такая молодая.
— Не такая уж и молодая — в декабре двадцать восемь.
— Двадцать восемь — это еще не сорок четыре.