Розы и хризантемы

— Ничего, — говорит бабушка. — Ничего, я тебя подержу. Ты только не спи! Пойдем. — Она тащит меня от кровати к своему сундуку. — Я тебе перестелю. Ты не спи! — Она перестилает мою постель и волочет меня обратно на топчан. — Вот! Теперь будет лучше.

Мне и так было хорошо. Только бы она не трогала меня…

Я открываю глаза. Бабушки нет в комнате. За столом сидит какой-то незнакомый дяденька. Он сидит неподвижно, широко расставив длинные ноги и положив на стол огромные ручищи.

— Здравствуй, Светка! — говорит он басом нараспев. — Ты что это — болеешь? Ну — история… А я знаешь — кто? Я — Петр Храпаль. Твоего батьки друг. Мы с ним от самого Сталинграда вместе топаем. Поняла? Теперь в Лейпциге живем. Город такой у немцев, Лейпциг — слыхала? Гете там жил и стихи писал. Да, а теперь мы с твоим батькой газету делаем. Раньше в Дрездене располагались, а теперь в Лейпциге. А батька твой не сказал, что ты болеешь… Он вот гостинец тебе прислал — держи. Шоколад. Я скоро уже обратно поеду — к немчуре этой. Видишь, мало что мы их победили, так теперь еще сторожить их надо, нельзя домой воротиться. А у меня тут тоже две такие сороки, как ты, растут. Ну, чего молчишь? Ладно, вообще-то и помолчать можно… Иной раз и не мешает даже помолчать.

Помолчав, он свешивает голову на грудь и засыпает. Во сне он храпит. Недаром он Храпаль.

Я тоже засыпаю. Просыпаюсь я от маминого голоса.

— Петр Васильевич, ах, — говорит мама, — что же вы не предупредили, что придете!

— Да как предупреждать? — отвечает Храпаль и шумно вздыхает. — Это нечаянно вышло. А вдруг бы я не приехал? А вы бы ждали.

— Хоть бы по телефону позвонили.

— Да не доверяю я им, телефонам этим. Возьмут да и переврут.

— Что значит — переврут? Как это телефон может переврать?

— Да набрешет. Обыкновенное дело. Я, может, скажу: завтра, а вам послышится: третьего дня.

— Вы шутите, — говорит мама. — Но при нашей жизни, ей-богу, не до шуток. Расскажите лучше, как там Павел.

— Павел?.. А нормально. Газету делаем. «За Родину», называется, «за Сталина». Вы, верно, видели.

— Откуда же я могла видеть?

— Не видели? Ну и шут с ней, чего там особо смотреть… А нас с вашим супругом знаете, как зовут? Петропавловская крепость. Потому как я Петр, а он — Павел. Апостолы, значит. В один день именины празднуем. Но поскольку я вот в отпуск уехал, так Павел теперь один в дозоре, один пока управляется. И с Родиной, и со Сталиным.

— Ах, Петр Васильевич, перестаньте! — сердится мама. — Что за выражения, ей-богу! Расскажите лучше, как вы там живете. Мне это интересно. Кстати, может, хотите чаю? Объясните мне, пожалуйста, вот что: зачем он прислал двести пар чулок, и все сорокового размера?

— Насчет чаю, что ж, можно и чаю. — Храпаль слегка всхрапывает и зевает. — А насчет чулок, так тут, Нина Владимировна, в вашем вопросе содержатся два аспекта: первый — количество, второй — размер. Про размер я вам так скажу: не то бери, что хочется, а что судьба дарит. А про количество… Видите — количество в данном конкретном случае сопряжено с дальностью расстояния. Мы ведь за этими чулками в американскую зону ездим. Вернее, ездили. Первый раз выехали, а я, признаться, выпивши был. То есть не то чтобы выпивши, а не протрезвел еще со вчерашнего. Павел меня поднял чуть свет, башка не проветрилась как следует. Спасибо, Нина Владимировна, хороший чаек… Ну вот, отъехали, значит, мы километров сто пятьдесят, и тут мне с похмелья-то дурь в голову и вступила. «Не желаю, — говорю, — никаких чулок, никакой американской зоны! Кто мы, — говорю, — такие, чтобы за бабскими чулками в американскую зону гонять? Скажи, — говорю, — Павел, прямо: кто мы — спекулянты, мешочники окаянные или советские офицеры?» Ему бы промолчать лучше, а он, ну не подумавши, видно, возьми да брякни: «Советские офицеры!» А на меня это сильно подействовало. «Если так, — говорю, — поворачивай сию минуту обратно!» И что вы думаете? Взял и повернул! Назло мне сделал. Вместо того чтобы ехать себе дальше… В крайнем случае мог мне по морде дать — чтобы очухался, — нет, взял и повернул. Так что пришлось потом сызнова ехать. И уж меньше двухсот пар смысла не было брать…

— Вы меня извините, Петр Васильевич, — говорит мама, — но мне эти рассказы абсолютно не нравятся. Я не понимаю, почему обязательно нужно напиваться до такого состояния. Я думала, что в армии, по крайней мере, существует порядок.

— Порядок существует, — соглашается Храпаль. — А как же? Но видите, Нина Владимировна… В советской зоне чулок не достать. Так что волей-неволей выходит такая вот путаница. Хотя теперь и с американцами сложно стало. А насчет выпивки я вам честно скажу. Я лично, пока не выпью, ни единой строки не выдумаю. А газета, понимаете, она должна выходить. Тут уж хочешь не хочешь приходится пить.

— Что за глупости! Что значит — приходится? Можно подумать, что все газетные работники — пьяницы. Ничего подобного, есть вполне приличные люди.

— Есть, — соглашается Храпаль, — но в общем-то мало. Да вы, Нина Владимировна, не расстраивайтесь. Не стоит, ей-богу! Это я так — сдуру болтаю…