Розы и хризантемы

Мамы все нет. Я хожу по комнате, смотрю в окно, потом забираюсь в постель и принимаюсь глядеть в потолок. Расскажу-ка я себе сказку… Только не такую, как у Прасковьи Федоровны, а другую. Не в тридесятом царстве, а здесь, в Москве, под землей, в метро — ну, не прямо в метро, а рядом. Под землей много места. И там есть дворец… Я знаю, я видела дверцу в тоннеле. Во дворце много-много красивых комнат… И всяких коридоров, лестниц… Там живет одна девочка со своим отцом. Это я буду эта девочка. У нас всего много!.. В одной комнате у нас есть семечки — целая гора семечек — до самого потолка… Только мой отец знает, где вход во дворец и где выход. Но мы никогда не выходим. Зачем нам выходить? Мы живем себе и никуда не выходим…

Я не успеваю придумать всего до конца, слова начинают путаться, я задремываю и вижу во сне какие-то переходы и лестницы.

Сквозь сон я слышу, как приходит мама. Она включает свет, ходит по комнате, двигает табуретку.

— Что это?.. — говорит она испуганным голосом. — Неужели добралась?.. Но как? Каким образом?..

Я открываю глаза и вижу, что мама стоит на табуретке перед шкафом. В руках у нее беленькая чашка. Я тотчас зажмуриваюсь.

— Ведь нарочно же поставила на самую верхнюю полку! Нет, это невыносимо!.. — Она слазит с табуретки, опускает чашку на стол. — Не знаешь, что делать, куда прятать… В сундук, что ли, запирать? Сожрала! Нет, вы подумайте — добралась и сожрала! Мне эту глюкозу дали вместо лекарства — для поддержания сердечной мышцы. Обокрасть тяжело больного человека!.. — Она садится на табуретку и замирает.

Я боюсь шевельнуться.

— Куда деваться, как уберечься? Ничего не помогает — как ни бьешь, как ни ругаешь, все равно доберется и схватит! Ну что прикажете делать?!

Мне становится жалко ее. Если бы я знала, что это вместо лекарства, я бы не стала есть ее глюкозу. Почему она не сказала, что это вместо лекарства?..

Папа прислал нам посылку — большую и толстую. Много всяких вещей для мамы и для меня — желтое платье и серую кофточку.

— Ну, кофта — это, допустим, куда ни шло… — говорит мама. — Но такое светлое платье? Оно же через два дня будет черное… Придется перекрасить. Интересно, что это за материя? — Она мнет платье в руках, подносит к свету. — Как будто бы хлопок…

Кроме всех остальных вещей в посылке лежит брошка с зелеными камушками. Камушки очень красиво сверкают — если поворачивать брошку из стороны в сторону.

— Опять схватила? — говорит мама. — Это что — твое? Ты кого-нибудь спросила? Тебе кто-нибудь позволил? Ну, погоди — я тебя отучу хватать вещи без разрешения! — Она бросает платье на стол и вытаскивает из шкафа ремень.

— Чтобы не смела брать мои вещи! Чтобы не прикасалась! Чтобы близко подойти боялась!

— Ай! Ай!..

— А, ты еще орать будешь! Скотина!..

Я пытаюсь вырваться, кидаюсь к двери, она ловит меня.

— Будешь хватать чужое? Будешь? Будешь?! Свои вещи хватай! Наживи, а тогда и хватай! Мерзавка! Ничего положить нельзя! На минуту нельзя оставить! Боишься отойти. Боишься выйти. Живешь, как в осаде!

Я захлебываюсь криком.

— Чтобы руку протянуть боялась! Чтобы забыла, как смотреть на мои вещи! Ничего, станешь у меня, как шелковая!

Горло стянуло, я не могу больше кричать. Кажется, что-то разорвалось у меня в груди. Она отшвыривает меня на пол.

— Подумать только — в собственном доме нельзя ничего положить. Нельзя поручиться, что вернешься и найдешь что-нибудь на месте. Только притронься мне еще раз, только притронься! Всю шкуру спущу! Поганка… Сил не хватает… Все схватит, все изгадит, все испортит! Раньше все-таки боялась. А за этот месяц, что меня не было, распустилась окончательно. Ничего, я тебя приведу в чувство! Боже, аж в висках стучит… Врач категорически запретил мне волноваться. Но как же не волноваться, когда эта скотина поминутно всю душу выматывает!.. Глюкозу и ту сожрала!

Я лежу на полу и не двигаюсь. Хорошо бы лежать так, лежать и замерзнуть насовсем. Стать, как ледышка…

— Нина Владимировна! — Тетя Настя, не постучав, входит к нам в комнату. — Глядите, что это? — Она отдает маме какое-то письмо.

Мама начинает читать.

— Настенька, милая, это же Миша пишет…

— Миша?..

— Ну да! Постойте… Был в плену… А потом в партизанском отряде. Демобилизовался по состоянию здоровья. Скоро приедет… Видите — скоро приедет!

— Выходит, жив?.. А как же похоронная?

— Значит, ошиблись.

— Зачем же?.. Я сколько плакала — зачем же похоронную слали?

— Ах! — говорит мама. — Ну, какая вам разница — отчего да зачем! Главное, что жив!

— А чего ж раньше не писал — если жив?

— Наверно, не мог. Что вы думаете — это так просто?

— Не мог!.. С девками небось гулял. А что жена тут с детьми…

— Ну зачем, Настя? Зачем вы так говорите?

Дядя Миша, тети Настин муж, вернулся домой.

Тетя Настя налепила пельменей и позвала всех соседей. Всех, кроме Наины Ивановны. Мы все сидим за столом — Прасковья Федоровна, Елизавета Николаевна, Марина, Шурик, Танечка — Танечка сидит на коленях у Елизаветы Николаевны, — мама, я, тетя Настя, Герман, Марта, — все сидим, едим пельмени и слушаем рассказ дяди Миши.