Розы и хризантемы

— И возвращается… домой… — Папа кивает головой. Язык у него теперь ворочается с трудом, будто замерз во рту. — Домой… Конечно… Конечно, в царство этикета… — Он разматывает шарф, стаскивает пальто и, насупившись, покачиваясь, движется к своей кровати. — Внушая тайный страх, карета… с мощами фрейлины седой…

— Прекрати! — кричит мама тоненько и хлопает ладонью по одеялу. — Прекрати, негодяй! Неужели и в четыре часа ночи нельзя дать покой больному человеку?!

— Что возвращается… домой!.. — не уступает папа.

— Да, вот именно — возвращается! Мерзавец! Под утро, и на четвереньках. Пьяная сволочь!

— А я увидела у него эту конфету и нарочно придумала, будто я фантики собираю, — сообщает Вера мне на ухо. — Подошла к нему и говорю: слушай, ты когда конфету эту свою скушаешь, может, фантик мне пожертвуешь? Я фантики, говорю, собираю. Нарочно! А он так на меня поглядел и говорит…

— Замолчи! — шепчу я и отодвигаюсь от нее.

— Ага! Слышь… Почему бы, говорит, не пожертвовать — тем более такой славной девочке? Честное пионерское! И прямо, представляешь, всю эту конфету мне протягивает.

— Вера, ты мне мешаешь! Я не хочу тебя слушать! Замолчи!

Нет, она и не думает и не собирается молчать: двигается вслед за мной по парте и еще подпихивает меня локтем:

— И еще, слышь, говорит: хоть девочки, говорит, и без конфет ужасно сладкие… Прямо так и сказал! Поняла?

Зачем, зачем я согласилась с ней сесть?! Она дура, идиотка, ненормальная!.. Говорит всякие глупости. И еще все время облизывает губы. Я могла сесть с кем угодно: с Лялей Гизатулиной, с Ирой Грошевой… Да мало ли с кем! А зачем-то села с ней!

— Видала? — Вера вытаскивает из кармана мерзкий, липкий, линялый фантик.

Что мне делать? Куда мне от нее деваться? Я не могу, не могу больше с ней сидеть!

Директор Марья Ивановна предупредила Георгия Ивановича, что, если он с первой получки не купит себе приличной одежды, его уволят. Чучело гороховое она в школе держать не будет.

— Между прочим, Георгий Иванович, как вы себе хотите, но она совершенно права, — замечает мама. — Дома можете выстраивать из себя все, что угодно, — как говорится, все, что вашей душеньке пожелается…

— Да, — поддерживает Марья Александровна. — Хоть нищим наряжайтесь, хоть мусорщиком, хоть старьевщиком…

— Вот именно, — подхватывает мама. — Но на работу нужно являться в достойном виде. Вы хотя бы примерили те брюки, что я вам дала?

— Не примерил и не собираюсь! — Георгий Иванович в сердцах отодвигает от себя стакан. — Меня вполне устраивает моя одежда. Вы называете ее рваниной, но меня спасла эта рванина, а не ваши так называемые «приличные» вещи!

— Каким же образом она вас спасла? Объясните на милость, я хочу понять.

— Не стоит. Все равно не поймете.

— Что же я — такая идиотка, по вашему мнению, — обижается мама, — что не могу понять столь простых вещей?

— Не будем обсуждать умственные способности присутствующих, — сопит Георгий Иванович мрачно. — В любом случае — я вам сказал и повторяю — я не собираюсь менять свою рванину ни на что иное! В ближайшие лет десять — пятнадцать она мне еще послужит верой и правдой…

— Почему же именно десять — пятнадцать? А потом что?

— Потом будет видно.

— Вы, верно, и мыться не собираетесь в ближайшие десять — пятнадцать лет, — замечает Марья Александровна.

— Вас это не касается — собираюсь я мыться или нет! Вы наглая и невыносимая особа! Вы считаете, что если вам удалось хитростью проникнуть в мой дом… — Георгий Иванович задыхается от возмущения, мне даже становится страшно за него, — и выкинуть на помойку исключительно важную для меня часть моего имущества…

— Какого имущества?! Бога вы побойтесь, Георгий Иванович! Бога побойтесь!

— Платяную щетку, которую я хранил как память о покойном отце!

— Деревяшку лысую вы хранили, а никакую не щетку!

— Это не ваше дело! Вас не должно волновать состояние моей щетки! Эта щетка принадлежала мне, а не вам! Можете ли вы это понять? Нет, я вижу, что не можете! Вы считаете, что, ворвавшись хитростью в мой дом…

Как бы он не лопнул от злости.

— …вы тем самым обрели право указывать мне, что мне делать, как себя вести, во что одеваться и даже более того — обрели право руководить моим интимным туалетом! Я намерен положить этому конец!

— Вы уже положили.

— Не нужно ссориться, — успокаивает мама. — Тут дело не в принципах, Георгий Иванович, а в том, что вас выгонят с работы. И это будет чрезвычайно обидно. Потому что, согласитесь — положа руку на сердце, — это место вас вполне устраивает: близко от дома и, можно сказать, по вашей любимой специальности. Ничего лучшего, я уверена, вы не найдете. Просто грех лишиться из-за какого-то младенческого упрямства. Если те брюки, что я дала, вам не подходят, я подыщу что-нибудь другое.

— Можете не трудиться! Я уже сказал и повторяю: никакой иной одежды носить не стану!

— Но почему же?! Объясните, сделайте мне такое одолжение: объясните почему?

— Вы желаете объяснений? Извольте! Вот… — Георгий Иванович встает и принимается развязывать кушак.

— Что это вы делаете? — спрашивает Марья Александровна.

— Я хочу вам показать…