Розы и хризантемы

— Вы хотели, чтобы я вместе с вами села в тюрьму! Вот что вы хотели! Я первая отвечаю за этих детей. За их жизнь и здоровье!

— Это из-за неправильной безответственной карты! — оправдывается Дор-Мир. — Я изучала местность по карте.

— Вы преднамеренно затащили детей в болото! Никому ни слова не сказав. Понимаете вы это наконец или нет?!

Доротея Мироновна решает немножко схитрить:

— Не такое уж, поверьте, страшное болото, правильнее назвать, небольшой бочажок.

— Да, я вижу — совсем небольшой! Промокли до ушей. Чудо, что никто не пострадал.

— Так это нам просто стало жарко, — объясняет Оля. — Жарко стало, мы немного и окунулись.

— А ты, Ожанова, у меня первая поедешь в Москву! — обещает Вера Алексеевна. — Хватит тут с вами цацкаться! Будешь окунаться у себя на кухне в корыте!

— Да пожалуйста, пожалуйста, с превеликим удовольствием! — фыркает Оля. — Только, к вашему сведенью, моя мама сейчас находится в Тбилиси.

— Твоя мама сейчас находится в болоте! Нам сказали, что вас видели идущими в сторону болота. Писатели уже два часа ищут своих детей в болотной грязи!

Поскольку у нас на территории мало воды — нам привозят ее только для варки и умывания, решено искупать нас в пруду. Невозможно, чтобы мы стояли на линейке, с головы до ног покрытые черной тиной.

Из пруда мы вылазим более-менее чистые, а по дороге даже успеваем немного обсохнуть. На линейке мы читаем монтаж — много всяких стихотворений одно за другим. Каждый по очереди делает два шага вперед и читает по нескольку строчек. Мои мама с папой появляются как раз тогда, когда Валерик замечательным звонким голосом читает про американского мальчика, который от бедности должен работать манекеном в витрине. «Я мальчик, я совсем не манекен!» — говорит Валерик, и все родители начинают ему аплодировать. Мои мама с папой не хлопают — наверно, не слышали начала и не поняли. Жалко все-таки, что они опоздали. Я уже сказала свои две строчки: «Мы на солнце загорели, стали все, как шоколад!» Дальше говорил мальчик из третьего отряда: «Даже мамы еле-еле узнают своих ребят!» Нет, все-таки в лагере хорошо…

Мы идем обедать, и нам дают консервированный сливовый компот. Девочки говорят, что это каждый год так: в родительский день дают сливовый компот. Потом вместо мертвого часа нам разрешают выйти с родителями за ограду. Мы с папой и мамой усаживаемся в закутке за задней калиткой.

— Ну, так расскажи, — говорит мама, — чем же ты тут занимаешься?

— Ничем…

— Совсем ничем?

— Ну… Иногда картошку чищу…

— Какую картошку?

— На кухне. Тут каждый день нужно много картошки. Вообще-то должны чистить дежурные. Но они убегают. Капельку почистят и убегают. А мне даже нравится чистить картошку.

— Что же в этом интересного? — удивляется мама.

— Ну… Во-первых, не так уж зря проходит время…

— Не знаю, — сомневается мама, — может, конечно, и лучше, чем просто дурака валять, но, по-моему, все-таки обидно: как-никак мы заплатили за твое пребывание здесь четыреста десять рублей! Сидеть и чистить картошку можно было бы дома задаром.

— Мы заплатили не четыреста десять, Нинусенька, — поправляет папа, — а всего двести семьдесят.

— Почему двести семьдесят? Я отлично помню, что четыреста десять.

— Четыреста десять — это полная стоимость путевки, а мы получили льготную за двести семьдесят.

— По-моему, ты что-то путаешь. Хорошо, не важно! А что же еще? Что во-вторых?

— Во-вторых… Ну, пока я чищу картошку, я придумываю.

— Придумываешь? Что же ты придумываешь?

— Пьесу. — Мне очень хочется рассказать папе про пьесу.

— Какую пьесу? Как это понимать?

— Про Корею.

— Про Корею? Почему именно Корею? Ты там никогда не бывала!

— Ну и что ж… Там теперь война.

— И почему именно пьесу?

— Так мне нравится. Как будто все сидят в бомбоубежище. Много пионеров, целый отряд или даже больше, но видно только несколько человек. И вожатого. Они говорят разные вещи, что у кого дома, и так, вообще… Один мальчик предлагает дружбу одной девочке. И еще будет женщина с ребенком. Ребенка у нее убило осколком, но все равно она все время повторяет, что ее сын вырастет и спасет Корею от иноземных захватчиков. От американских агрессоров и ли-сын-мановских пособников! Как только в бомбоубежище становится потише, она встает и говорит это. И показывает всем мертвого ребенка.

Папа вздыхает и трет пальцами подбородок.

— Боюсь, маленький, что это будет слишком грустная пьеса. Убитый ребенок и бомбоубежище…

— Нет, вообще-то не очень. Там еще будет Дор-Мир.

— Какой Дор-Мир? — спрашивает мама.

— Доротея Мироновна, воспитательница из третьего отряда. Она будет гоняться по всему бомбоубежищу за моей подружкой Ольгой Ожановой и кричать, чтобы Ольга немедленно слезла со столба — там посредине должен быть столб: «Сейчас же слезь с этого столба! Это очень опасный столб! Ты упадешь и как следует расшибешься!» А снаружи в это время будут выть самолеты — жутко так, как немецкие.

Папа снова вздыхает.

— Ладно, — говорит мама, — какая разница? Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Авось до написания дело не дойдет.

— Это все я уже написала.

— Как — написала? Где же ты взяла бумагу?