Рождество стрелка Шарпа

— Тридцать, — считал Шарп, — Сорок. Сорок пять. Гренадёры, Пат.

— Отборных послали вперёд.

— Отборным и угощение достанется отборное, — усмехнулся Шарп.

Гренадёры узрели бочонки и запнулись. Некоторые исподлобья озирали склоны, где затаились стрелки. Другие силились рассмотреть, что впереди, но Собственный принца Уэльского Добровольческий был надёжно прикрыт гребнем перевала, а Шарп с Харпером съёжились за каменной пирамидкой.

Офицер вышел из-за спин гренадёров, огляделся по сторонам и пошёл к бочкам.

— Твой счастливый день, парень, — тихо подбодрил его Шарп.

Гренадёры шатнулись назад, едва их командир достиг бочек. Он соблюдал осторожность, как всякий француз в Испании, но в ёмкостях, на первый взгляд, ничего опасного не было.

Офицер наклонился к ближайшему бочонку, подёргал пробку. Она не поддавалось, тогда он вынул саблю и остриём извлёк затычку. Макнув клинок в отверстие, он понюхал лезвие.

— Вино, — не в силах сдерживаться, подсказал ему шёпотом Шарп.

— Может, надерутся, сэр.

Убедившись, что в бочках спиртное, гренадёры рванулись к следующей тройке посудин. Пока гренадёры выясняли, что в бочках, их нагнали другие роты. Солдаты ставили первые три ёмкости на попа, вышибая прикладами крышки.

Гренадёры добрались до второй линии бочек.

— Земля вам пухом, — прошептал азартно Шарп.

Крайние бочки второй тройки были наполнены камнями, тогда как средний — до половины порохом, перемешанным со щебнем. Над порохом на пробитую под крышкой поперечину стрелок Хэгмен уложил тлеющий бикфордов шнур.

Никто из гренадёров не обратил внимания на крохотные отверстия, просверленные в бочонке для того, чтобы дать доступ воздуху. Французы, чуя выпивку, рывком поставили три связанные ёмкости на донца.

Секунду ничего не происходило и, когда Шарп уже, холодея, решил, что фитиль потух, ложбина исчезла в сером дыму, подсвеченного пламенем. Ветер погнал облако пороховой гари к северу, и тогда лишь по окрестностям раскатился гром взрыва, многократно повторённый эхом.

— Бедные недоумки, — сказал Харпер.

Дым рассеялся. Ложбина была усеяна телами мёртвых и умирающих. Со склонов по живым открыли огонь винтовки. С такого расстояния стрелкам Шарпа было мудрено промахнуться. Первыми погибли офицеры. Следом сержанты. Французы отступили, оставив в ложбине дюжину мёртвых и два десятка раненых. Схватка за Ирати началось.

Полковнику Жану Гудену в одном повезло: партизаны его колонну во время ночного марша не беспокоили. В остальном всё шло вкривь и вкось. В общем, как обычно.

Во-первых, одна из драгунских лошадей поскользнулась на примороженной колее, упала и сломала ногу. Пустяковое происшествие, но в темноте оно стало причиной затора и, как следствие, задержки. В конце концов, животное прикончили и оттащили на обочину. Движение возобновилось, а драгунскому авангарду Гуден во избежание подобных инцидентов приказал держаться в паре километров от головы колонны.

Вины Гудена в несчастном случае не нашёл бы самый въедливый критик, тем не менее на душе у него лежал камень. Удача постоянно играла с ним подобные шутки.

Забрезжил серый рассвет, а до перевала ещё было шагать и шагать. Один из лейтенантов Гудена, больной лихорадкой, совсем сдал, и полковник уступил ему своего коня.

Полковника Кайлю задержка привела в бешенство. Никогда, утверждал Кайлю, он не сталкивался с такой расхлябанностью! Да из деревенского дурачка вышел бы командир способнее Гудена!

— В полдень мы должны были быть на перевале! — шипел Кайлю Гудену, — А теперь, дай Бог, к ночи доволочиться!

Гуден в пререкания с Кайлю не вступал. Что тут можно поделать? Лишь двигаться вперёд, благодаря судьбу за то, что гверильясы мирно почивают в постельках.

Через три дня, прикидывал Гуден, он и его люди будут в казармах во Франции. Через три дня Орёл Кайлю будет в безопасности, и Гудену перестанут мерещиться ружья расстрельной команды. Через три дня, если на перевале не окажется англичан.

Вскоре после разговора с Кайлю случилась вторая неприятность. Ось одной из телег, нагруженной нехитрым скарбом солдат гарнизона, лопнула. Лошади, прежде чем их остановили, успели протащить повозку по неровностям дороги. Недалеко, но достаточно, чтобы превратить телегу в кучу обломков, оглядев которые, Гуден испустил тяжёлый вздох.

Полковник разрешил подчинённым забрать из их добра то, что они могли унести на себе. Остальное пришлось бросить.

Кайлю, сатанея от очередной задержки, шипел сквозь зубы проклятия. Гуден отмалчивался. Он лишился единственной своей ценности — его индийских дневников. Тетрадей, в которых были чуть ли не поминутно описаны счастливые годы, когда он думал, что ему удастся выдворить англичан из Индии. Как он был наивен тогда.

Гуден часто вспоминал Индию, и скучал по жаре, по её странным запахам, по ярким краскам и непостижимости. Он скучал по варварскому великолепию туземных армий, по чуждому для европейского глаза ночному небу и ласковому солнцу. А, может, он скучал по самому себе, молодому, самонадеянному, не сомневающемуся в том, что мир готов лечь к его ногам.