Розетта

В наступившей тишине можно было услышать трели птиц, которые возвращались на деревья в саду, увидеть, как вспыхивает на солнце их разноцветное оперение. В небе разгорался пышный закат, поражавший буйством красок. Небольшая змея проползла по веранде. Фанни неосознанно подняла голые ноги, хотя и знала, что этой змеи бояться не надо. Отец тростью сбросил ее с веранды и улыбнулся Фанни. Он так хотел помочь старшей дочери, которая была очень расстроена. У его жены это получалось лучше. Они с женой прикипели душой к объявившимся внукам, наблюдали за тем, как они растут, и не хотели, чтобы они снова покинули их. Где-то залаяла собака.

— Ты веришь в Бога, папа?

Он удивился неожиданному повороту разговора и рассмеялся своим веселым смехом.

— Ну-ну, теперь ты о подобных вещах знаешь намного больше моего! — заметил он. — Я этим никогда не интересовался. Возможно, на небе есть какой-то добрый джентльмен, который наблюдает за нами, и прочее, и прочее. Что ты думаешь? — Он снова улыбнулся. Он всегда чувствовал себя хорошо, когда улыбался. — Это я говорил тебе, когда ты была маленькой!

— Я знаю. Я с радостью разговаривала с ним. Однако если мы не выполним просьбу Горация, он будет мстить.

— Его просьбу или Бога?

Фанни не удержалась и рассмеялась. Отец снова улыбнулся. Фанни вспомнила, как Роза в детстве изображала ее отца: никакого лица, одна улыбка.

— Я проверил корабли, уходящие из Бомбея, — наконец сказал он, — есть один в конце недели…

— Нет!

— …с которым мы можем послать письма Горацию и в Лондон, если Роза вернулась туда. Позже отплывают еще несколько судов. Они не совсем надежны, конечно. Им придется делать крюк, иногда плыть в другом направлении из-за Наполеона. Это случится в конце месяца.

Когда в Индии наступает ночь, то это происходит быстро. Прекрасный закат сменяется кромешной тьмой и становится не так жарко, особенно в холодный сезон. Они услышали, как молодые люди засобирались в дом, услышали звонкие голоса детей, полные сожаления о том, что день закончился. Бесшумные слуги зажгли масляные лампы, некоторые вынесли на улицу. Но мистер Холл жестом приказал внести их назад, потому что свет привлекал москитов, больших мошек и прочих насекомых. Из дома пробивалось достаточно света, миссис Холл отдавала слугам распоряжения, сестры перекликались. Птицы уже утихли, но невдалеке лаяли шакалы и верещали обезьяны. Этот дом, как и прочие дома в этом районе, был оазисом цивилизации. С наступлением темноты дикая природа, казалось, подступала под самые окна. Темноту пронзил луч света, потом снова сомкнулась тьма, послышалось шуршание юбок. Мать Фанни вышла, чтобы посидеть с ними. Она несла поднос с тремя бокалами, наполненными хорошим испанским хересом. Мистер Холл умел достать все, что было им необходимо. Жена нечасто пользовалась этой его способностью. Пока они пили, вдоль дороги вспыхивали огоньки и слышалось ржание лошадей. Тогда они решили перейти на другую сторону дома. Мистер Холл вздохнул, наполовину с облегчением, наполовину с раздражением: дела.

Опорожнив свой бокал, он сказал:

— Ну, Фанни, надевай синее, дорогая, оно тебе к лицу. Что бы ты ни решила предпринять, ты знаешь, что я помогу тебе деньгами.

— Спасибо, папа. — Дверь за ним закрылась.

Миссис Холл принесла легкую шаль и накинула ее на плечи Фанни.

— Твой отец, Фанни, рассказал мне о письмах.

— Я вернусь в Англию в конце месяца, мама.

В саду оглушительно квакали лягушки.

— Нам повезло, что мы смогли увидеть тебя. Но ты так мало пробыла у нас, — грустно заметила миссис Холл. — Я буду очень скучать по детям. И по тебе, дорогая Фанни.

Миссис Холл никогда не говорила о своем отношении к Горацию Харботтому, всегда называла его «дорогой Гораций», но, потягивая в темноте херес, она вспомнила день свадьбы Фанни и довольно ханжеское замечание:

«Я буду пить чистую воду Господню». В то время как гости пили хороший херес, точь-в-точь такой, как этот. Она вспомнила, как ее задела за живое подобная выходка в такой день. Нехорошие предчувствия усилились, когда Гораций не позволил Фанни приехать в Лондон и проводить семью в Индию. Миссис Холл опечалила перемена, происшедшая в дочери. Она вспомнила, как Фанни на последних месяцах беременности стояла возле куста жимолости, который рос у ворот их дома в Уэнтуотере, прощалась с семьей, просила, чтобы не беспокоились о ней, плакала и улыбалась, махая им вслед рукой. В Фанни всегда было что-то чистое: живой ум, вера в Бога, а более всего — ее доброжелательность. Она сохранила ее, конечно. Доброжелательность Фанни была видна сразу. Но… что-то изменилось в ее дочери. В ней появилось нечто сухое, противоречивое. Словно бы мир оказался не таким, как она ожидала.

— Фанни, дорогая…

— У меня есть план, мама. — Кто-то поставил лампу на подоконник, и ее свет падал на лицо Фанни. Миссис Холл увидела, что дочь хмурится. Индийские браслеты тихо звякнули, когда она залпом допила херес и поставила бокал на стол. — Для этого понадобится умение и вся моя выдержка, но у меня появился план, — сказала она. — Ты веришь в Бога, мама?