Ротмистр Гордеев

Поднимаем с Николовым Букреева и вместе с ним выбираемся из кустов. Пока ведём, помощник машиниста несколько сумбурно рассказывает о нападении. Они увидели красный сигнал семафора и начали экстренное торможение – сработали на рефлексах. И тут их обстреляли. Машиниста убило почти сразу. Сам Букреев получил удар в голову и потерял сознание. Видимо, он выпал из кабины паровоза, и нападавшие просто не обратили на него внимания, сочтя за покойника. А он уже потом, придя в себя, смог заползти в кусты и там снова лишился сознания.

– Только ведь, господа хорошие, – лепечет Букреев, – никакого семафора тут отродясь не бывало. Никак дьявольское наваждение.

Переглядываемся с Николовым.

– Можете показать, любезный, где этот семафор наблюдался?

Букреев тычет рукой чуть подальше по насыпи. Семафора там и правда нет, но… Смутно знакомые ощущения демонической ауры, почти такой же, как та, что совсем недавно мы видели с Николовым во время схватки с рокурокуби в борделе Сяо Вэй.

Николов тоже всматривается в следы ауры и соглашается с моими выводами:

– Видимо, рокурокуби поднял на нужную высоту красный фонарь, а поездная бригада приняла его за останавливающий сигнал семафора.

– Это могла быть упокоенная нами Джу, Сергей Красенович?

Николов размышляет несколько мгновений, затем отрицательно мотает головой.

– Вряд ли. Демоны многое умеют, но раздваиваться не могут даже они. Нападение на состав произошло перед бойней в борделе. Где-то за пятнадцать-двадцать минут. При всех её нечеловеческих качествах Джу просто не успела бы добраться отсюда до заведения Сяо Вэй. Эта или этот рокурокуби был вместе с нападавшими на состав.

По следам видно, что в том месте, где машинисты увидели красный семафор, стояли несколько человек.

– У китайцев есть что-то подобное рокурокуби?

Николов ворошит свою память, отрицательно мотает головой.

– Нет. Это исключительно японский продукт.

– Неужели хунхузы потерпели бы в своих рядах постороннюю женщину-демона?

– Николай Михалыч, уверяю вас, рокурокуби бывают не только женщинами, но и мужчинами.

Передаём раненого помощника машиниста на попечение усатого унтера. А нас опять ждёт скверная местная дорога и трясущийся на каждом ухабе автомобиль.

До сгоревшего склада с боеприпасами и зимним обмундированием добираемся где-то за полчаса. По пути ещё раз выпрашиваю у подполковника фляжку с чудодейственным напитком.

– А как же запреты вашего мира? – смеётся он.

Ракия вышибает из меня весь стресс, и прав оказался Николов: опьянения не остаётся, так что процессу управления автомобилем выпитое у железной дороги никак не мешает.

От склада остались рожки да ножки – обломки брёвен взрыв разметал во все стороны. Что не сделала взрывчатка, довершил огонь. Чёрные сплавленные груды, бывшие когда-то зимними шинелями, сапогами, портянками и прочим обмундированием, дымятся до сих пор.

– Погибло имущества на стрелковую дивизию, – докладывает Николову немолодой полноватый подполковник Селиверстов, начальник погибшего склада.

Слушаю внимательно, но сам в разговор не лезу. Пусть Николов работает. Он всё-таки профи, Шерлок Холмс в погонах.

– А боеприпасы? Каков ущерб?

– Примерно на неделю позиционных боёв.

– Значит, на два-три дня активной обороны или наступления.

Подполковник мрачно кивает, сморкается.

Не иначе как ответочка от японцев прилетела за наш рейд по их тылам…

– Кто-то выжил?

– Часовой. Рядовой Хмарин.

– Опросить его возможно?

– Можно попробовать, хотя он после происшедшего малость… – Селиверстов делает затейливый выверт ладонью.

Николов смотрит на меня, я пожимаю плечами. А что? Не мне такие вопросы решать.

Николов поворачивается к начальнику склада.

– Где мы можем с ним переговорить?

– Да хоть здесь, – разводит руками Селиверстов и тут же обращается к одному из солдат: – Лукичёв! Приведи Хмарина.

Лукичёв козыряет, исчезает и через пару минут возвращается, ведя под руку молодого солдатика лет двадцати с совершенно седой шевелюрой. Глаза у Хмарина совершенно шалые, несколько расфокусированные, а штаны в районе гульфика и ниже хранят на себе явственные следы сильного испуга, да и запашок от Хмарина соответствующий.

Негоже, конечно, брезговать несчастным Хмариным, но дышать нам с Николовым приходится через носовые платки. И опять я сожалению, что мой платок не надушен, уж больно ощутимое амбре.

– Вы бы хоть отмыли бедолагу, – морщится Николов в сторону Селиверстова.

Тот разводит руками с сожалением:

– Я распоряжусь, но придётся обождать.

– Ладно, потерпим. Не думаю, что разговор займёт очень уж много времени.

Николов поворачивается к Хмарину.

– Расскажи нам со штабс-ротмистром, что же тут приключилось?

Хмарин молчит, только косит глазом в сторону развалин склада. Зубы его начинают выстукивать барабанную дробь. Того и гляди завалится в обморок от накативших воспоминаний.

– Рядовой Хмарин! Смир-на! – неожиданно ору я ему прямо в ухо.

Шок действует. Хмарин вытягивается по стойке смирно, выпячивает грудь, пытается даже есть нас с Николовым глазами.

– Отвечать кратко и ёмко. По сути!

– Есть, вашбродь!