Ротмистр Гордеев 3 (СИ)

— Что ж, господа офицеры! Поработали на славу! Осталось лишь воплотить ваш проект в жизнь. Нарекаю первый экспериментальный бронепоезд по вашему проекту именем «Цесаревич» в честь нарождённого в прошлом месяце цесаревича Алексея! — торжественно объявляет Куропаткин.

Ну, «Цесаревич», так «Цесаревич»! Хотя я бы на всякий пожарный с громкими именами пока повременил. Вот выпустим бронепоезд, обкатаем, тогда можно назваться хоть груздём, хоть «Цесаревичем».

А пока рано. Вдруг мы где-то накосячили? Первый блин редко выходит не комом.

Само собой, эти соображения вслух не высказываю. Зачем портить начальству настроение, а себе жизнь?

— В случае, если «Цесаревич» проявит себя должным образом, обязательно поставим производство составов подобного типа на поток. А вас, господа, представлю к наградам!

Похвала из уст командующего приятна.

На следующий день Колобов едет в Харбин, запускать постройку на тамошних мощностях. Мне смысла составлять ему компанию нет. В производственных и технологических вопросах полковник как рыба в воде и разбирается куда лучше, так что там я стал бы для него только обузой.

Я провожаю его на поезд, перед отправкой сидим в знаменитом на весь Ляоян заведении графа Игнатьева и пьём дорогущий коньяк.

— Если мне понадобится ваша помощь, я вам обязательно телеграфирую! — говорит Колобов.

— Не понадобится, — уверяю я. — Справитесь. Ну, а я пока начну готовить своих бойцов к новой роли экипажа бронепоезда.

— Получается, вы вроде как для себя бронепоезд строите? — смеётся полковник.

— В каком-то роде. Инициатива имеет инициатора. Думаю, вам это изречение знакомо.

— В таком виде нет, хотя смысл понятен. Надо запомнить…

Он смотрит на часы.

— Кажется, мне пора.

— Удачи!

— Спасибо! Она нам точно пригодится.

Сажаю его в вагон, пожимаю на прощание руку и возвращаюсь в расположение эскадрона.

Нас ждут великие дела.

[1] Анчутка — в восточнославянском поверии маленький, но очень злой дух, ростом всего в несколько сантиметров.

[2] Речь идёт про паровоз серии «О» («Основной») «нормального типа 1904 г.» — более экономичный и мощный по сравнению с предшественником — паровозом «нормального типа 1897 г.».

Глава 20

Сильные Сонины пальчики колдуют над моей хромой конечностью. Сперва мышцы изнутри, будто поглаживают, затем их начинает крутить, так, что я от неожиданности ойкаю.

— Николя?.. — Соня смотрит на меня с удивлением, — Что, больно?

— Н-нет… неожиданно, но странные ощущения… словно через мышцу пропустили электрический ток, — признаюсь я.

— Погоди… — Она задумывается. — Я читала в «Вестнике кафедры физиологии Императорского Санкт-Петербургского университета», что профессор Менделеев работает над аппаратом, который использует токи различной частоты для лечения…

Я удивляюсь:

— А чего над ним работать? Возьми полевой телефон, приложи проводки, куда надо и крутани ручку…

Собственно, метод используется не только для лечения, но и для «задушевных бесед» с некоторыми несговорчивыми «языками».

— Ты серьезно?

Киваю. Правда, о втором применении аппарата не упоминаю. Пока…

— Зачем делать приборы, которые подменяют то, что умеет делать каждая берегиня? — морщит красивый лобик Соня.

Боже, как же она наивна в некоторых вопросах.

— А сколько в России берегинь?

Соня задумывается, неопределенно пожимает плечами:

— Статистики знают точное число, но, насколько я помню, тысяч десять-пятнадцать.

— На всю страну?

— Да.

— А сколько берегинь на фронте? Тысяча? Две… И у каждой не одна сотня раненых и больных. Прибор может освободить их для более насущных задач.

Соня хмыкает, продолжая делать пассы над моей ногой. Холодные и раскаленные иголочки попеременно вонзаются в мои мышцы. Это не больно, скорее — непривычно. Но мне становится всё лучше и лучше, а пострадавшие связки голеностопа уже почти не дают о себе знать.

Берегиня убирает пальцы от моей ноги.

— Попробуй пройтись…

Встаю, хватаюсь за трость… Мой обожаемый санинструктор тут же отбирает у меня палку.

— Сам, сам… без подпорок.

Делаю несколько шагов по эскадронному медпункту, почти не хромаю. Небольшая боль осталась, но…

— Еще пара сеансов, шер ами ротмистр, и нога будет, как новенькая, — улыбается она.

Тянусь поцеловать Соню, но в дверь стучат.

— Господин ротмистр, вы здесь?

Кого там еще несет в самый неподходящий момент? У меня тут, можно сказать ле гранд романтик…(исправно, по мере возможности, посещаю занятия французским вместе с Буденным. И девушку любимую лишний раз увидеть, и язык освоить. Два в одном, как говорили когда-то в моем родном мире).

— Здесь. Кто там?

— Поручик Шведерский.

— Входите, Мишель.

Поручик, статный двадцатипятилетний молодец из нового пополнения нашего эскадрона, командир второго взвода, выглядит обеспокоенным и взволнованным.

— Что за трабл?

Непонимающий взгляд. Опять меня занесло в американизмы из двадцать первого века…

— Простите, Мишель, это американское словечко. Прилипло к языку. Что случилось?

— Вот, — Мишель протягивает изрядно измусоленный и помятый листок.

Вглядываюсь в отпечатанные строки с дореволюционной орфографией и мудреными словами.