Ротмистр Гордеев 3 (СИ)

Прошу сестричку, немолодую, деревенского вида женщину, быть с моим Лихом Одноглазым повнимательнее. Пытаюсь сунуть деньги в подкрепление своей просьбы, но та чуть было не обиделась на меня смертельно.

— Нешто ж я за деньги? То мое монашеское служение, сударь мой!

— А если это пожертвование вашему монастырю? Чтобы служили молитвы за победу русского оружия, да молились во здравие живых, исцеление раненых, и упокой души погибших!

— В этом отказать не могу.

Она убирает деньги в кармашек белого передника.

Стучусь в кабинет к Обнорскому. Отпрашиваюсь на отлучку из госпиталя на пару часов и прошу выдать мундир — не в больничном же халате мне по Лаояну рассекать. Не поймут-с — Азия-с…

Обнорский против краткосрочной отлучки из госпиталя не возражает.

— Только обещайте, ротмистр, вина не пить, острым и соленым не злоупотреблять.

— Про вино понимаю и обещаюсь, а чем плохо острое и соленое?

— Острое, да соленое возбуждают мозг, а нам его, напротив, надо успокоить.

— Клянусь не солить и не перчить более, чем повара господина Игнатьева положат в блюда при готовке.

— А у графа нет поваров.

— Как — нет? А кто же готовит?

— Сам и готовит, — усмехается Обнорский. — а еще помощник его, служивший у них в доме поваром. И постарайтесь не задерживаться. В 17 часов в госпиталь ожидается командующий с наместником для награждения отличившихся героев. Вас, в том числе.

— Не задержусь, Сергей Иваныч, не сомневайтесь.

В госпитальной каптерке с помощью Сони облачаюсь в парадный мундир. Берегиня тщательно смахивает с него приставшие пылинки. Мундир болтается на мне, как на вешалке — отощал я на больничных харчах.

— Может, пойти с тобой? — в глазах девушки искренняя забота, — Вдруг тебе станет нехорошо? Ты все-таки еще недостаточно окреп.

— С-сонечка, г-голубушка, д-дело эт-то п-промеж д-д-двух м-мужчин в-вышло. Я б-благодарен теб-бе за за-заботу, но, по-поверь, б-барышням в эти м-мужские игры л-лучше не ме-мешаться.

— Игры?

— Н-не с-сердись, ду-душа м-моя, неуд-дачное с-слово уп-потребил.

Целую ее в щечку, а так хочется — в губы. С улыбкой смотрю в глаза берегини. Так бы и утонул в этих омутах. Надеюсь, мы оба уцелеем в этой мясорубке и живыми и здоровыми встретим ее финал. Каким бы он ни был.

На улице проливной дождь ненадолго сменился просветлением в облаках. Даже солнышко выглянуло. Хорошо, поверх грязевых хлябей тыловое ведомство удосужилось проложить деревянные тротуары-мостки, так что можно не вязнуть в грязи.

Победа под Лаояном — а что же это, как не победа, если японцы отступили от наших позиций, и теперь, по слухам, выстраивают линию обороны не хуже, чем устроил здесь под Лаояном перестраховщик Куропаткин, — превратила город из прифронтового в тыловой.

Эх, посмотреть бы на эту линию обороны, сходить в рейд по японским тылам, как в доброе и не такое уж давнее время! А то сдается мне — без должной разведки наши наступающие части могут обломать себе зубы о японские укрепления, заграждения из колючей проволоки, долговременные огневые точки и закрытые артиллерийские позиции. Хорошо бы протолкнуть идею рейда Куропаткину сегодня, после награждения.

Замечтался и чуть не впилился под рикшу с важным седоком с золотыми погонами.

— Побле-гися! Беле-гися!!! — визжит босоногий рикша с длиной смоляной косой, торчащей из-под плетеной конусообразной соломенной шляпы.

Еле успеваю отскочить. Рикша проносится мимо, мелькая пятками, катится в его коляске дальше тучный полковник в пенсне, неодобрительно фыркнувший что-то в мою сторону.

Вот и вокзал.

Нахожу заведение графа Игнатьева под вывеской «БУФЕТЪ». Но сперва оказываюсь в обычном станционном буфете — посреди нечистого зала, благоухающего прогорклым жиром, пережаренной едой и прочими неаппетитными запахами, стойка с горячительными напитками и закусками.

У стойки теснятся офицеры, многие из них уже нетрезвы. Густой табачный дым сизыми слоями плавает в воздухе, в гомоне господ офицеров чувствуется какая-то скрытая агрессия.

Где-то здесь должна быть неприметная дверь, если судить по рассказу покойного вольноопределяющегося Канкрина, за которой и прячется Игнатьевский буфет.

— Г-господин по-поручик… — деликатно беру за локоть, молодого с франтоватыми усиками и блестящими от выпитого поручика, — не под-дскажете, к-как н-наайти з-заведение г-графа Иг-гнатьева?

Поручик резко разворачивается, явно, намереваясь высказать наглецу, отрывающему его от выпивки, всю бездну своего презрения. Но рот его тут же захлопывается, стоит ему сфокусировать взгляд на моих ротмистрских погонах.

— Виноват, господин ротмистр, — поручик подбирается, и пытается даже принять подобающее случаю выражение лица. — Вторая дверь.

Он указывает на неприметную дверь в задней стене буфета.

— П-премного б-благодарен, с-сударь. С к-кем имею ч-честь?

— Поручик Солоницын.

— Рот-тмистр Го-гордеев.

— Тот самый? — в глазах поручика восторг мешается с обожанием. — Господа, здесь ротмистр Гордеев, герой Лаояна.

Нетрезвые офицерские лица разом поворачиваются ко мне. От стойки ко мне с двумя рюмками в руке протискивается артиллерийский капитан.