Рота стрелка Шарпа

— Будь Ирландия раз в пять крупнее Англии, вы то же самое проделали бы с нами.

— Вот это и есть чудо, которое стоит молитвы.

Пушки грохотали во тьме справа от них, через реку, выплёвывая пламя, отражавшееся в непроглядных водах Гвадианы.

— Есть ещё одно чудо, о котором я молю Господа. — сказал Харпер без обычного шутовства, — Застать Хейксвелла врасплох.

Он указал на Бадахос:

— В одном из тех узеньких переулочков я бы оторвал его мерзкую башку.

— Похоже, ты всерьёз рассчитываешь перебраться через стену?

— А вы, сэр, всерьёз надеетесь погибнуть со славой?

— Пожалуй, нет.

Однако совсем недавно он всерьёз не думал о потере капитанства, о потере роты и в самом дурном сне едва ли мог бы себе представить, что будет присутствовать при наказании Патрика Харпера плетьми. Сырая и промозглая ночь истекала, приближая претворение в реальность худших из грёз.

ГЛАВА 15

— Рота! — зычную, с нажимом на последний слог, команду подхватили другие сержанты, — Равняйсь! Смирно!

Полк был построен неполным квадратом: две стороны по три роты и третья, более протяженная, — четыре. В центре каре стояли треугольные козлы, рядом — старшие офицеры верхом.

Команды звучали за командами, солдаты выполняли артикул за артикулом, пальцы скользили по мокрому дереву лож, оковка прикладов плюхались в слякоть. Всё заливал до чёртиков надоевший дождь.

Сержанты окостенело промаршировали к своим капитанам, щёлкнули каблуками, разбрызгивая грязь и отдали честь:

— Рота построена, сэр!

— Батальон к экзекуционному смотру готов, сэр!

— Хорошо, майор. Вольно!

— Полк! — голос Колетта на миг перекрыл вой ветра, — Вольно!

Новое колыхание строя, новые брызги.

Шарп, с гудящей после ночной пьянки головой, стоял с Лёгкой ротой. По уставу или нет, — здесь было место Шарпа, Раймер это понял, и даже Хейксвелл не посмел ничего вякнуть. Дэниел Хэгмен, убелённый сединами стрелок, намекнул бывшему командиру, что рота на грани бунта. Он, конечно, преувеличивал, но Шарп видел, что люди взвинчены и озлоблены. Единственная добрая весть состояла в том, что Уиндхэм уменьшил назначенное Харперу наказание до шестидесяти плетей. Майор Хоган нанёс визит полковнику и, хотя и не преуспел в попытках доказать невиновность соотечественника, всё же достаточно впечатлил Уиндхэма описанием доблести и подвигов Харпера.

— Полк! Смирно!

Появился Харпер, сопровождаемый двумя конвоирами. Он был обнажён по пояс, но словно не замечал пронизывающего ветра с дождём. Увидев свою роту, ирландец озорно подмигнул товарищам.

Харпера подвели к козлам, запястья притянули ремнями над головой, широко расставленные ноги — к основанию. Распоряжающийся экзекуцией сержант втолкнул ирландцу меж зубов сложенный кусок кожи (чтобы тот не откусил от боли язык). Полковой врач, болезненного вида субъект с вечно сопливым носом, осмотрел спину Харпера и дал заключение, что ирландец здоров и может быть подвергнут наказанию. Последний штрих — кожаный ремень плотно притянул тело ирландца животом к деревянной раме. Майор Колетт доложил полковнику о готовности, Уиндхэм кивнул: «Приступайте!»

Забили барабаны. Распорядитель дал отмашку двум дюжим парням:

— Раз!

Шарп помнил это. Его самого пороли много лет назад на площади занюханной индийской деревушки. Для него не сбивали деревянных козлов, его прикрутили к телеге. Он помнил саднящий зуд в запястьях, стянутых ремнями, кислую вонь кляпа в зубах, помнил первый удар, боль в спине и невольное удивление оттого, что она оказалась не такой сильной, как Шарп ожидал. Он почти свыкся с ней и едва не возмутился, когда доктор приостановил наказание для проверки состояния штрафника. Удары сыпались с двух сторон, и боль превратилась в БОЛЬ, когда плети содрали кожу с мясом и после удара отлетающая плеть открывала белизну обнажённых костей, мгновенно закрашивающихся кровью.

Господи! Как же было больно!

Южно-Эссекский молча наблюдал за процедурой. Барабаны, кожа на которых растянулась от влаги, рокотали глухо и как-то особенно тревожно. Дробь переплеталась с влажным чваканьем окровавленных плетей и размеренным голосом ведущего отсчёт сержанта. Отвратительную мелодию экзекуции дополнял привычный фон дождя и французской канонады.

Доктор сделал исполнителям знак передохнуть. Изучив истерзанную спину Харпера, он чихнул и разрешил продолжать порку.

— Двадцать пять!

Дождь смешивался с кровью и розовыми ручейками стекал по телу Харпера вниз.

— Двадцать шесть!

Шарп внимательно смотрел на Хейксвелла. Показалось, или на лице Обадии действительно мелькнуло торжество? Трудно было сказать, — морду урода постоянно перекашивали спазмы.

— Двадцать семь!

Харпер повернул лицо к своей роте, выплюнул кляп и оскалился.

— Двадцать восемь! Сильнее!

Удары стали жёстче. Улыбка Харпера — шире.

— Стойте! — Колетт направил лошадь к сержанту, — Заткните ему рот.