Рота стрелка Шарпа

Обадия поднял голову на скрип открывающейся двери и его ослепило солнце, сразу заслонённое чьими-то могучими плечами. В бок сержанту врезался ботинок, отбрасывая его вглубь конюшни. Однако вилы Хейксвелл из рук не выпустил. Превозмогая боль, он встал на ноги и понёсся к проклятому ирландцу (а это был именно Харпер). Тот схватил вилы за зубцы и согнул их, будто ивовые прутья.

— Что происходит? — в дверях стоял Шарп.

Тереза показала ему отобранный штык:

— Сержант Хейксвелл собрался меня отыметь и порезать на ремни.

Харпер вырвал у Обадии приведённый в негодность сельхозинвентарь и толчком посадил его на задницу:

— Разрешите, сэр, я разорву тварь?

— Отставить пока. — Шарп вошёл внутрь, — Запри-ка дверь, Патрик.

Хейксвелл смотрел, как ирландец привязывает бечевой дверь. Так это была шарпова баба? Похоже, что так. Это было видно по тому, как она улыбалась тому, касалась его руки. Хейксвелл решил, что обязательно перережет сучке горло при первом же удобном случае. Но она была красивая, и он всё ещё хотел её. Сержант перевёл взгляд на перекошенное от ярости лицо Шарпа. Мышцы на роже сержанта непроизвольно сократились. Он вспомнил, как девка спровоцировала его на атаку, и решил опробовать эту тактику на Шарпе:

— Она — офицерская потаскушка, капитан? И почём берёт? На такую кралю я раскошелюсь.

Харпер взревел, Тереза кинулась, как коршун, но Шарп жестом остановил их. Он словно не услышал слов Хейксвелла. Прочистив горло, офицер спокойно сказал:

— Сержант Хейксвелл, хотим мы или нет, служить нам придётся в одной роте. Вы понимаете это?

Обадия кивнул. Выскочка строил из себя офицера.

— В этой роте есть три правила.

— Да, сэр! — Хейксвелл разглядывал шарпову сучку. Придёт время, и он отымеет её.

— Эти правила обязательны к исполнению. — Шарп пытался говорить доверительно, как капитан может беседовать с опытным унтер-офицером, хотя был он капитаном, или уже нет, один Бог ведал, — Первое: сражаться, как чёрт. Вы можете, я знаю.

— Да, сэр!

— Второе: нельзя напиваться без моего разрешения, — которое, думал Шарп, возможно, не стоит и стреляной мушкетной пули.

— Да, сэр!

— Отлично. И третье, сержант, — Шарп приблизился, не обращая внимания на сквернословящую Терезу, — Третье, сержант: НИКАКИХ КРАЖ! Только у противника или, чтобы утолить голод! Это ясно?

— Сэр! — Хейксвелл в душе потешался над Шарпом. Расслабила его сладкая офицерская житуха, он стал мягким, как дерьмо на солнце.

— Рад, что мы достигли взаимопонимания. СМИРНО!

Хейксвелл потерял бдительность, и Шарп с оттяжкой заехал ему ногой в промежность. Тот скрючился, но Шарп выпрямил его ударом кулака между глаз.

— Смирно, гнида! Я скажу тебе, когда можно двигаться!

Сержант, как и предполагал Шарп, вытянулся. Послушание давно превратилось в пунктик Хейксвелла. Невыполнение приказа грозило потерей сержантских лычек, а, значит, и возможности мучить других. Сержанту сейчас было очень больно, но он стоял навытяжку и думал, что, пожалуй, погорячился насчёт слабости Шарпа. Ничего, не родился ещё человек, что унизит Обадию Хейксвелла и проживёт достаточно долго, чтобы похвастаться этим. Голос Шарпа снова стал любезным:

— Замечательно, вы не находите, сержант?

— Сэр!

— А что вы делали, кстати, с моей женщиной?

— Сэр?

— Вы слышали, сержант.

— Пытался познакомиться, сэр!

Шарп ударил его, на этот раз в живот и прежним манером вернул согнувшегося сержанта в стойку «смирно». Нос Хейксвелла был расквашен, хлюпала кровь, а внутри клокотала злоба и безумное желание дать сдачи. Но Обадия держал себя в руках, только щека задёргалась чаще. Шарп подступил вплотную, он будто напрашивался на ответный удар.

— Что же будет дальше, а, животное? Ах, да! Начнут теряться запасные ботинки, котлы, ремни, а славный сержант Хейксвелл вынужден будет доложить о пропажах. И тогда выяснится, что солдаты плохо заботятся о своём оружии. Продают кремни, ставя вместо них камешки, даже допускают ржавчину в канале ствола, ай-яй-яй! Что, помню я твои штучки, урод? Сколько показательных порок надо, чтобы ты успокоился?

В конюшне было тихо, как на кладбище. Снаружи многоголосо и близко лаяли собаки.

— Почему ты не убьёшь его? Давай я это сделаю. — Тереза поиграла штыком.

— Нет, — Шарп впился взглядом в ненавистную жёлтую морду, — Он любит рассказывать, что неуязвим. Я не желаю убивать его здесь. Это будет выглядеть убийством исподтишка. Я не хочу так. Я раздавлю эту жабу у всех на глазах, чтобы все, кого он притеснял, видели, как издохнет сержант Хейксвелл!

Шарп сделал знак Харперу:

— Открой дверь.

Хейксвеллу он бросил:

— Убирайся. Лучше всего, если к французам. Семнадцать километров, и ты сможешь примерить новый синий мундирчик. Окажи родине милость, Обадия, дезертируй!

Голубые буркалы тупо смотрели на Шарпа:

— Разрешите идти, сэр?

— Вон!

Харпер приоткрыл дверь. Он чувствовал себя обворованным. Когда Хейксвелл доковылял к нему, Патрик смачно харкнул тому на бок. Хейксвелл негромко запел: «Его папаша был ирландцем, а мамка — жирною свиньё…»