РОТА СТРЕЛКА ШАРПА

- Замазать – это правильно.

Тон священника привлёк внимание кардинала к поблёкшим фрескам. На его лице Томас читал сомнение в том, что назвавшийся д’Эвеком паломник – тот, за кого себя выдаёт, но роспись заставила прелата забыть на миг о подозрительном нормандце. На стене был изображён апостол Пётр с неизменными ключами в руке. Правой он подавал меч коленопреклонённому монаху. Дело происходило в засыпанном снегом поле, хотя вокруг монаха снег отсутствовал. Инок стоял на островке травы и тянулся к рукояти оружия с оглядкой на второго монаха, высунувшегося из-за приоткрытой ставни заснеженного домика.

- Кто этот нарисованный монах? – зло спросил кардинал у Джакомо.

- Понятия не имею, Ваше Высокопреосвященство.

Бессьер посмотрел на зеленоглазого, подняв бровь в немом вопросе. Тот ответил пожатием плеч.

- Почему эта мерзость до сих пор не замазана? – гневно осведомился кардинал у итальянца.

- Его Святейшество распорядился начать с потолка, Ваше Высокопреосвященство.

- Замажь немедля! Сейчас же! – Бессьер вспомнил о Томасе, - Зачем сюда пришёл?

- Получить благословение Его Святейшества, Ваше Высокопреосвященство.

Бессьер задумался, покосился на старую фреску:

- Замажь, Джакомо, слышишь? – у Томаса же спросил, - Остановился где?

- У церкви Сен-Бенузе, Ваше Высокопреосвященство.

Ночлег он вместе с Женевьевой, Хью и десятком парней нашёл на постоялом дворе за большим мостом, на порядочном отдалении от церкви Сен-Бенузе, а слукавил, потому что меньше всего на свете хотел, чтобы его местонахождение было известно кардиналу Бессьеру, брат которого по вине Хуктона отправился к праотцам. Узнай Бессьер, кто скрывается под личиной д’Эвека, и на площади перед папским дворцом уже вечером весело пылал бы костёр с Ле Батаром на столбе.

- Меня очень интересует положение в Нормандии, - объяснил кардинал, вглядываясь в физиономию Томаса, - После ноны («Молитва девятого часа» согласно так называемой «литургии часов». То есть, по современному исчислению времени – после трёх часов дня. Прим.пер.) за тобой зайдёт отец Маршан.

- Непременно. – кивнул священник, и короткое слово прозвучало угрозой.

- Помочь Вашему Высокопреосвященству – величайшая честь для меня. – учтиво склонил голову Томас.

- Убери эту мерзость, Джакомо! – кардинал ткнул пальцем в сторону бледного изображения святого Петра и, подозвав зеленоглазого, удалился.

Художник испустил вздох облегчения, поднимаясь с колен. Томасу же заметил:

- Ты ему не пришёлся по нутру.

- А что, есть кто-то, кто бы ему по нутру пришёлся?

Джакомо хмыкнул и выругался по-итальянски на подмастерьев. Те бросились к ступе. Томасу художник объяснил:

- Раствор надо помешивать, а то штукатурка быстро застынет прямо в посудине. Ребятки – миланцы, а миланцы через одного – идиоты. Вот кардинал Бессьер – далеко не идиот. Я бы не хотел заполучить врага в его лице.

Томас уже заполучил Бессьера во враги, и спасло его лишь то, что кардинал ни разу не видел Хуктона и подумать не мог, что того занесёт нелёгкая в Авиньон. Джакомо, перебирая плошки с красками, продолжал:

- Бессьер метит в папы, а Иннокентий на ладан дышит. Со дня на день отольют новый перстень рыбака (После смерти папы римского символ его власти - перстень уничтожается, а для нового папы отливается новый. Прим.пер.).

- Почему его так разозлила старая фреска?

- Может, у пузана, наконец, прорезался хороший вкус? А, может, он решил, что фреску рисовала дворняга торчащей из-под хвоста кисточкой, и кардиналу показалось, что от стены несёт собачьим дерьмом?

Томас рассматривал роспись. Смысл изображённой сцены был непонятен как Бессьеру, так и зеленоглазому. И тем не менее кардинал страстно желал убрать фреску от чужих глаз навек. Почему? Святой Пётр, снег, два монаха.

- Ты и вправду не знаешь, что намалёвано? – поинтересовался Томас у итальянца.

- Легенда какая-нибудь.

- Какая?

- У апостола Петра ведь был меч? Может, он при каких-то хитрых обстоятельствах передал его церкви, то бишь этому монаху. А зря. Лучше бы сначала маляру, который всё это наляпал, руки его кривые отрубил!

- Обычно же Петра с мечом рисуют в Гефсиманском саду? – недоумевал Томас.

На стенах бесчисленных церквей красовалась одна и та же сцена: апостол Пётр отсекает ухо рабу первосвященника при взятии под стражу Христа. Снег при этом, насколько помнил Томас, не рисовался.

- Неуч – маляр малевал наобум. – неуверенно предположил Джакомо.

«Наобум» в церковной живописи ничего не рисовалось. Значение имела любая мелочь. Если изображённый держал пилу – это был апостол Симон, распиленный заживо. Гроздь винограда означала евхаристию, царя Давида узнавали по арфе, апостола Иуду-Фаддея – по дубинке, святого Георгия – по дракону, святого Дионисия – по его собственной отсечённой главе в руках. Всё имело смысл, только смысла старой фрески Томас не улавливал.