Рота Его Величества

— Очхи в деревню заскакивали, вас ищут. Приметы сказывали: высокий, плечистый…

— Давно были?

— С час назад!

Ситуация вырисовывалась хреновая. Если навестили даже глухую деревню…

— Я вас выведу! — сказал Пузиков. — Не беспокойтесь! Только поспешим!

Я дал Степке подержать автомат, после чего мы пошли. Лесные дороги Пузиков знал. Мы ползли сквозь чащи, пересекали болота, взбирались на холмы и спускались в балки. Дважды «УАЗ» садился на днище, его вытаскивали лебедкой и ехали дальше. Хваленый «Хаммер» застрял бы здесь навек, родная техника не подвела. Мы кружили и кружили по лесам, я потерял ориентацию; окажись на месте Пузикова местный Сусанин, мы бы сгинули, как поляки. Однако лесник не подвел: к вечеру мы выползли в поле.

— Дальше — большак! — указал Пузиков. — По нему и доедете. Очхи здесь не ходят!

Я достал пригоршню золота.

— Помельче есть? — спросил Пузиков.

Я порылся и нашел в кармане серебряный рубль.

— Возьму! — сказал лесник, забирая монету. — На память! Золото сохранить трудно: куда-нибудь да потратишь. Внукам буду рассказывать: самого Князева вывел!

Я обнял его и расцеловал. К своим мы добрались к полуночи. Из троих тяжелораненых двое умерли дорогой, в кузове лежало одиннадцать трупов: никогда за всю историю роты мы не несли столь ужасающих потерь. В штаб корпуса я ворвался разъяренным зверем. Меня немедленно связали с Ливенцовым, и я, не стесняясь в выражениях, доложил о случившемся.

— Уверен, что засада ждала именно вас? — спросил Ливенцов.

— В деревне искали Князева! Или нас тут много?

— Побудь у аппарата, — сказал он и отключился.

Минут через десять перезвонил Зубов. Он расспросил обо всем и умолк.

— Какие мысли? — спросил я, устав ждать.

— Грустные! — ответил он. — К плану рейда в Генштабе имели доступ двое: офицер, который прокладывал маршрут, и сам Ливенцов. Ты получил запечатанный сургучом конверт. Если ты не проболтался…

— Счас! — возмутился я.

— Значит, пакет вскрыли в пути, — продолжил Зубов.

— Горчаков? — удивился я. — Не верю! Чтоб Николай…

— Вера — дело личное, а вот утечка сведений — государственное! — перебил Яков. — Разберемся! Пока помалкивай! Ливенцов велел передать: рейды отменены! Отдыхайте, залечивайте раны…

Рейды по тылам не возобновились: отпала нужда. Наступательный порыв Союза мы сбили, а подошедшие кавалерийские дивизии атаковали очхи на марше. Союз не учил кавалеристов конному бою, ибо так же делали и в СССР. Очхи не поняли одного. В Отечественную у Красной армии не было противника, атакующего в конном строю, а вот казаки пики имели. Будь у армии Союза пулеметы, она б отбилась, но пулеметов не было у обеих сторон. Конная лава смела захватчиков и погнала их к побережью. Стремительное наступление сменилось таким же стремительным бегством, чему в немалой степени способствовало разложение армии вторжения. Насчет этого постарался Зубов. Самолеты засыпали очхи листовками. В них рассказывалось, как сытно живется в плену, приводились нормы довольствия военнопленных. Солдаты имели возможность сравнить: их армейский паек был скуднее. В листовках имелась приписка. Добровольно сдавшимся в плен и не повинным в военных преступлениях дозволялось после войны остаться в Новой России.

Эту идею подсказал я, вспомнив лопоухого насильника. Яков хмыкнул и вынес вопрос на Государственный Совет. Сановники были против, но владельцы поместий голосовали «за». У них и до войны не хватало рабочих, а тут фронт забрал молодых и сильных. Веи гибли в боях, послевоенное будущее представлялось безрадостным. Экономический расчет взял верх — царь подписал указ. Текст размножили и сбросили противнику. Очхи стали сдаваться пачками. В прежние времена плен для них означал лагерь по окончании войны, теперь они не боялись.

Военные преступления в листовках помянули не зря. Стремительным наскоком казаки освободили лагерь военнопленных — его не успели эвакуировать. Освобожденные рассказали о трагедии. Рядовых пленных очхи не мордовали, а вот офицеров били. Двоих из них, ари по происхождению, вовсе распяли, пригвоздив к воротам церкви. Действо сопровождалось шуточками: будете, как ваш Христос! Офицеры умерли в мучениях.

Услыхав это, казаки озверели. На ари им было плевать, но поругание веры! Охрана лагеря убежать не успела, о чем пожалела очень скоро. Всех очхи, солдат и офицеров, развесили на сучьях, не больно задумываясь над провинностью каждого. Командир сотни препятствовать не стал: один из распятых был ему братом. История получила огласку, о ней написали в газетах, а газеты сбросили с самолетов противнику. Отношение к пленным со стороны очхи резко поменялось. Говорили, что кого-то из больших начальников они даже судили.