Были ошеломлены бы даже мои злейшие враги, не допускавшие и мысли о том, что бывший портовый рабочий из Гамбурга, не кончавший никаких гимназий и университетов, но зато обладающий большим жизненным опытом и практическим знанием жизни, способен публично разоблачить и пригвоздить к позорному столбу всю эту комедию права и правосудия. Обвиняемыми оказались бы тогда ни больше ни меньше как сам имперский обер-прокурор д-р Бреннеке с подчиненными ему четырьмя следователями, а также управление гестапо с купленными им четырьмя провокаторами (которые прежде занимали высокие и низовые посты в нашей партии). Само содержание обвинительного акта дало бы основание для того, чтобы поочередно разоблачить их юридические ошибки и предательство. Обвинители жестоко опозорились бы в юридическом отношении, а также не смогли бы избежать политического провала.
...В ходе процесса я обнародовал бы все то, что обвинительные инстанции преднамеренно скрыли. Мною уже были названы свыше 200 свидетелей со всей Германии, из числа которых на предварительное следствие вызвали лишь очень немногих, и преимущественно тех, которые, правда, по неведению и без злого умысла, дали те или иные показания, истолковываемые как улики против меня. Кроме того, я назвал свидетелей, которых следовало опросить во время ведения процесса, а также потребовал опроса свидетелей из-за границы - для моей защиты и представления доказательств моей невиновности (например, Сталина, Молотова, Мануильского и многих других зарубежных товарищей и деятелей)».
С помощью адвокатов копия обвинительного заключения попала на волю, стала достоянием компартии и защиты. Эрнст Тельман тоже готовился к процессу - тезисы своей речи на суде, а также рекомендации Центральному Комитету Коммунистической партии Германии для практической деятельности он изложил в тетрадях, которые тайно вынес из тюрьмы адвокат Фриц Людвиг. Скорее всего об этом узнали фашистские власти...
Шел день за днем, месяц за месяцем; дата начала судебного процесса не назначалась. Были резко ограничены свидания с женой и дочерью, сокращена до минимума переписка. И это стало тяжкой мукой для Тельмана.
«...листок бумаги снова образует мост, соединяющий меня с внешним миром, реальность которого я постепенно перестаю ощущать. Я глубоко восхищаюсь твоим безграничным мужеством, с которым ты постоянно пытаешься ободрить и поддержать меня. И это действительно вселяет в меня бодрость и отраду, поскольку я не отношусь к числу холодных, бесчувственных людей. Твои письма намного облегчают мою судьбу, дают мне больше спокойствия и силы, чем ты сама предполагаешь...
Мы, заключенные, испытываем радость и горе, боль и подлость. Радость приносит порой участливое, дружелюбное слово надзирателя, прогулка по тюремному двору при свете солнца, хорошая порция картофеля в мундире с селедкой, чтение газет и некоторых книг. Радость приносят свидание, добрая весточка, сообщение прессы о некоторых событиях в мире, особенно же письмо, или открытка с любимой, дорогой родины. Радость вселяет надежда на будущее, вера в правоту своего дела.
Судьба может быть жестокой, может даже духовно подавить человека, если его дух не оказывает сопротивления ее давлению; судьба может поколебать его и может довести до отчаяния. Но я верю в торжество правды, и эта вера поддерживает меня в тех испытаниях, через которые мне приходится теперь проходить... Как ни трудно переносить это одиночество и тяжкое бремя, я буду смелым и мужественным, ибо знаю, что непреклонная воля и твердая вера сворачивают горы...»
Надо было держать себя в руках. На суде он появится собранным, во всеоружии. Но сердцу не прикажешь, душу не остановишь в порыве к свободе, мысль не знает преград!..
«Моя дорогая Роза!
Троица! Пять часов. Меня охватывает сумрачная мгла. Стою у стены под окном, глотаю свежий утренний воздух, смотрю в окно камеры, через три ряда железных прутьев, в далекую синеву неба.
Легкая дымка заволакивает небо, кое-где по нему быстро проносятся белые облака. Вот и проглянуло утреннее солнце, солнце троицы, возвещая начало троицына дня. Светло и прекрасно засияло утро. Яркий утренний свет падает на одну половину тюремной стены и окрашивает ее в искрящийся васильковый цвет, в то время как другая половина еще лежит в фиолетовой тени.
Кругом царит глубокая тишина. Только птицы поют свои утренние песни. В голубом просторе стремительно проносятся ласточки, сверкая иногда в прекрасных солнечных лучах.